Кто это был? Что делал у постели Вольского? Соня обернулась. Вольский лежал поперек кровати без движения, уставившись в потолок остекленевшими глазами.
Соня заорала, и проснулась.
Она страшно замерзла. От окна дуло. Часы показывали половину пятого. Кажется, вечера.
Соня кое-как доковыляла до ванной. После горячего душа стало полегче. Пережитый сонный ужас не то чтобы совсем пропал, но чуть отодвинулся, спрятался в уголок. Закурив, Соня включила телевизор, увалилась на кровать, и принялась наслаждаться очередным душераздирающим реалти шоу. Участники ели червей, сыпали друг другу битое стекло под простыни и изощрялись в злословии. Особо усердствовал толстый парниша с малоросским выговором. Он так художественно поливал остальных помоями, что те сговорились выгнать его из шоу к чертовой матери как самого сильного игрока, а приз поделить между оставшимися. Толстый парниша каким-то волшебным образом об этом пронюхал, и устроил страшный скандал. Когда страсти достигли апогея, и участники шоу покатились по полу, немилосердно тузя друг друга, в дверь постучали. На пороге стояла пламенная Слободская собственной персоной.
Целый день Дуся разговаривала разговоры с местными тружениками пера, краеведами и старушками, которые торговали у автостанции картошкой и мочеными яблоками. К вечеру рассказов о встречах с неведомым в окрестностях Заложного набралось на небольшую книжку. Осталось сесть и написать очерк про марсиан среди нас.
Выслушав Дусин отчет о встречах с народом, медсестра Богданова поинтересовалась, как нога.
– Почти прошла, – ответила Слободская (если она врала, то самую малость: нога и впрямь на глазах заживала) – Но я, блин, лучше бы с лишайной ногой ходила. Вчера через исцеление ноги чуть инфаркт не схватила.
И Дуся в красках рассказала, как заблудилась в больнице, наткнулась на странный тупичок с решеткой, и грохнулась в обморок, чего с ней в жизни не бывало.
Глава 17
Слободская пришла в себя от того, что кто-то пребольно хлещет ее по щекам. Под носом воняло, голова кружилась, и она долго соображала, на каком свете находится. Придя в себя окончательно, Дуся поняла, что сидит в той же смотровой, где некоторое время назад (пятнадцать минут, день, неделю?) ей мазали ногу черной мазью. По щекам ее бил Борис Николаевич, а милейший Валентин Васильевич, местный главврач, хлопотал вокруг с нашатырем.
– Душенька, как же вы? – вопрошал он – Едва нашли вас! Борис Николаевич ко мне прибегает, говорит, пропала Анна Афанасьевна, не заходила ли? Всю больницу на ноги подняли! Что это вас, драгоценная, в инфекционное понесло?
– Куда? – не поняла Дуся.
– Да вы не помните разве ничего? Вы же аккурат у входа в инфекционное отделение сознания лишились!
– Я вообще-то выход искала, – мрачно сообщила душенька Валентину Васильевичу. В голове гудело, и была она тяжелая, будто налитая чугуном. Ощупав затылок, и обнаружив там преогромную болючую шишку, Дуся скривилась. Это не укрылось от глаз милейшего Валентина Васильевича. Он тут же ухватил пламенную Слободскую за голову, ощупал шишку, и снова зацокал языком.
– Ну вот, Анна Афанасьевна, голубушка, у вас ушиб! И кожа рассечена! Что ж такое, в самом деле! Сейчас, милая, мы вам обработаем рану и положим свинцовую примочку.
Обещанное было немедленно исполнено.
– Я же предупреждал вас, – сетовал Валентин Васильевич, накладывая примочку – Одной из реакций на сок идилика гампус может быть внезапное головокружение. Зачем же вы одна отправились? Надо же было попросить, чтобы вас проводили. Как можно! Для меня честь сопровождать известную столичную писательницу. И оказать вам медицинскую помощь для меня, конечно, честь и удовольствие, как для профессионала. Однако вы напрасно так пренебрежительно относитесь к своему самочувствию, да-с.
– А почему у вас решетки в инфекционном отделении? – спросила Дуся.
– Какие решетки? – изумился Валентин Васильевич.
– Ну решетки… Как в тюрьме… Там еще странный такой зашитый товарищ…