— Ну, Поликарп Игнатьевич, — сказал Захарий, усаживаясь на свое место, — разве не узнаешь нашего доброго веселого учителя в речах его?
— Узнаю, — пробурчал Поликарп и тяжело опустился на лавку.
— Вот и славно, — резюмировал председатель, опустив взгляд на записи в журнале. — А теперь продолжим…
Но тут раздался скрипящий голосок из другого, темного угла комнаты. Я сразу понял кто это. Отвратительней голоса я еще не слышал.
— Имею слово, Захарий Панкратович! И возражение!
Плечи Захария поднялись под тяжелым вздохом, он посмотрел на вопрошавшего.
— Конечно, говори Кондрат Горюнович.
По комнате пролетел легкий недовольный шепоток.
Ну, думаю, колдун сейчас устроит мне допрос с пристрастием! Вот, что значит «особые отношения». В контрах мы с колдуном, вот в чем дело.
Опозиционер херов, подумал я, приготовившись.
И, заговорив, этот оратор не разочаровал.
— Сие заболевание, что демонстрирует нам наш незабвенный учитель и просветитель-натуралист, происходит от далекости ума и отрыва от общественности!
Захарий сразу поднял руку, спросил:
— Что значит «далекость» ума, Кондрат Горюнович, мы не совсем понимаем твоего мыслетворения!
— Очевидная вещь для знающих, — парировал колдун. — Недалекость ума говорит об умственной отсталости, а далекость, наоборот… Горе от ума нам показано во всей своей наготе!
Кто-то пару раз хлопнул в ладоши. Но в основном народ бубнил тихо и недовольно. Да, этот своими перлами даже нас с Никифором вместе взятых перещеголял.
И на что я еще обратил внимание: он что, троллил главу? Или мне только показалось?
— О, боги речные, — пробормотал себе под нос Захарий, но услышали все. Добавил громче. — Ты что-то конкретное предлагаешь?
— А очевидную вещь предлагаю, уважаемый Захарий Панкратович! Из всего вышеизложенного я делаю только один вывод — изолировать надобно учителя нашего уважаемого Никифора Иваныча! Для его же, в первую очередь, блага! И я могу посодействовать — совершенно альтруистически — для его скорейшего излечения и постановки в наш уважаемый общественный строй!
Митька вступился первый: