74

Многие отдыхающие после завтрака прогуливались по дорожкам и сидели на лавочках, читая газеты. Среди них не было ни папы, ни Василия Васильевича, ни Феди.

Как я и думал, они, проговорив всю ночь, крепко спали в своей палате и даже не проснулись после громкого стука в дверь. Я решил их не будить и присел за стол написать папе записку.

Вдруг Кыш как-то странно себя повёл. Сел посередине палаты, задрал нос и, зажмурив глаза, к чему-то принюхался. Потом почесал лапой за ухом и снова принюхался… Он был похож на меня в тот момент, когда я хочу вспомнить что-то очень важное и не могу. Принюхавшись, Кыш тихонько и тоскливо взвизгнул.

– В чём дело? – шёпотом спросил я.

Но Кыш вдруг бросился под кровать Тория. Он обнюхал его чемодан и зарычал.

– Фу! – сказал я, но было уже поздно: Кыш залился таким лаем, какого я ни разу от него не слышал.

Первым с кровати вскочил папа.

– Фу! Фу! – закричал он, протирая глаза. Я полез под кровать Тория, но Кыш не давался мне в руки и залаял ещё громче. Я не мог успокоить его ни лаской, ни угрозой выпороть поводком.

– Уберите вашего пса! Пошёл вон! Пошёл! – встав на колени, прогонял Кыша прибежавший в палату вместе с другими отдыхающими Торий. Однако Кыш, оскалив зубы, чуть не тяпнул его за руку.

– Я знаю, почему он лает, – сказал Василий Васильевич. – И вы, Торий, это отлично знаете.

– Я ничего не знаю! – тут же заявил Торий.

Василий Васильевич что-то сказал ему на ухо. Торий отшатнулся и покраснел.

– Советую чистосердечно признаться. Откройте чемодан, – посоветовал Василий Васильевич.

– Кыш! Последний раз говорю: «Ко мне!» – крикнул я, и он послушался. Прыгнул ко мне на руки и уже не лаял, потому что охрип, а только рычал.

Василий Васильевич попросил выйти из палаты всех посторонних. Остались только папа, Федя, Милованов, Торий, Кыш и я.

– Открывайте. Смелей. И покажите нам свои трофеи, – сказал Василий Васильевич.