Вообще-то мне показалось немного странным, что нас никто не разыскивал, что ночью по склону горы не ходили люди во главе с папой и мамой, не жгли факелы и не кричали: «Алёша-а!.. Ау-у!.. Ау-у!.. Фе-дя-я!»

Мы доели всё, что осталось с вечера, накормили собак, затоптали угольки в костре и вышли из пещеры.

Обратно мы шли молча, потому что Федя не хотел разговаривать и думал о чём-то своём. И вдруг он остановился и воскликнул:

– Какая же я скотина! Мой сосед по палате пацаном в одиночку громил фашистов и защищал Крым, а я размалевал его! Разгравировал! Но теперь я понял, что надо делать! Понял!

– Что? – спросил я.

– Узнаешь! Все узнаете! – пообещал Федя.

73

Первым делом я зашёл домой. Мама, увидев меня, ни капли не удивилась. Она пила чай с Анфисой Николаевной и сказала:

– Привет. Наверно, промёрз? Садись чаёвничать.

– И совсем не промёрз. Мы жгли костёр, – сказал я, не понимая, почему мама так спокойна, и спросил: – Ну, как вы тут без меня?

– Прекрасно. Василий Васильевич с Анфисой Николаевной всю ночь рассказывали нам про свои военные приключения.

– Ух! Жалко! – сказал я. – Пропустил самое интересное!

– Ты почему написал в записке: «беспокойтесь»?

– По-телеграфному это значит: «не беспокойтесь», – объяснил я.

– А что означает возглас «мамочка» в конце твоей телеграммы?

– Это значит: «Мамочка! Вот кончатся все события, и мы начнём отдыхать по-настоящему. Честное слово!»

– Попробуй догадайся! – засмеялась Анфиса Николаевна.

– На то и телеграмма, – сказал я.

Мама решила после завтрака поспать, потому что прослушала всю ночь рассказы про войну. Я сказал ей, что иду в «Кипарис» к папе, и позвал Кыша.

Он грелся на солнышке после холодной ночи в пещере, а неподалёку от него умывалась Волна и мурлыкала так громко, как будто у неё внутри тарахтел маленький моторчик.