— Ты прав, это непростительный поступок, но разве боги только дурное намереваются делать? К тому же в большинстве своём люди ни разу за всю жизнь не соприкосаются с истинно божественным. Так ли сильно влияют они на наши жизни? А на счёт храма…то по мне лучше остаться забытым навечно, чем стать дурным примером.

— Как же меня трясёт от тех, кто просто сидит на месте и мириться. Я отчётливо вижу, что Зевс и другие боги на своих местах лишь потому, что у них есть храмы и имена их у всех на слуху даже сейчас. Если они не желают лечить родителей, но жаждут оттрахать сестру человеческую, то в Тартаре им место! Слишком долго кто то заседелся на своих местах, играя людьми в фигуры на столе… Если мученик на кресте сможет дать отпор олимпийцам и Зевсу, то я даже буду рад поддержать его и его последователей.

Капаней продолжал что то говорить, а Фавст печально выдохнул и думал: “С одной стороны Капаней попал в ситуацию, где казалось бы стоит принять случившееся и проработать свою боль и переживания. Он же ничего не может поделать с тем, что сестры уже не вернуть. А эти воспоминания гноятся как рана без ухода. Остаётся только работать над собственным благополучием. Менять собственное отношение к вещам…ну или воевать с ними. Но получиться ли у него победить бога? А с другой стороны он ведь искренне верит в то, то сможет рано или поздно наказать громовержца. Возможно именно эта одержимость даёт ему сил двигаться. А лишись её, Капаней может сломаться и словно остаться в океане без ориентиров и корабля. И как ему быть? Он попал в замкнутый круг, где задуматься и поменять свои мысли он просто не в силах. Во всяком случае самостоятельно. А любую помощь из вне он может и не принять вовсе. Я не знаю, что случится, если ему удасться добиться возмездия, но скорее всего он просто будет пытаться это сделать не смотря ни на что, пока не раствориться на маленькие невидимые части. Каждый провал будет разогревать его ещё больше и больше. Со временем его чувство превосходства и мести так разростутся, что затмят любую жертву и мне страшно представить, что может случиться с человечеством, если такая душа вдруг станет божеством…Даже без Зевса он будет искать тех, кто виноват, по его мнению.”

Позже всё затихло и усевшись вновь на землю, пылающий человек продолжил историю из другого мира:

— В нетуристической части аида, дальше от склонов, на плоском плато, я увидел другой сад, его размеры были меньше, но обвивающие колонны растения, ярко фиолетовые цветы и красные фрукты сильно отличались от всего, что я встречал в подземном мире. Это место выделялась особенной красотой и яркостью на фоне общей бесцветности. Деревья там пышные и богатые. Ореолы гранат, груш и яблок, свежих инжиров блистали сочным цветом. В этом саду никого не было, но он не выглядел заброшеным. За небольшим зданием из кирпича с простыми, без всяких украшений колонн, стояла огромная треугольная будка, размером с колосса, в которой было навалено очень много ячменных пироженных. Они были до потолка. В далеке, через пустыню серости, сквозь туманную дымку проникало фиолетовое свечение высоких гор. Нигде в аиде я не видел подобного. От небольшого сада шло несколько аллей, но одна из них особенно выделялась своей неухоженностью и редким освещенем от растительности. По пути, аллея плавно превращалась из дороги с несколькими цветами и деревьями в подобие мрачной клоаки и канализации с высокими арочными пролётами без крыши и затапливалась по щиколодку холодной водой. В этой части аида свет от камней неба был очень тусклым и едва я мог видеть свои руки и тело без помощи ярких деревьев. Тьма сдесь практически победила и в самом её конце, в тёмно-фиолетовом свете единственного деревца, выделялись из мрака багровые глаза Цербера. Своей тушей он загораживал нужный мне арочный проход. Он сидел так плотно, что протиснуться с боков не было ни шанса. Я взял несколько ячменных пироженных и кинул подальше от входа. Как только тварь кинулась к печенью — я вбежал в чудовищных размеров зал с круглым потолком в центре, который был украшен мозаиками и выдолбленной в потолке историей этих рек. Повезло псу, что звука всё так и не было и он не слышал мой хлюпающий по воде бег. Но не повезло тебе…кстати как тебя зовут? Мой брат простофиля не представил тебя.

— Его зо… — существо охваченное огнём, подходящим к вискам, вновь прервало скелета ударом по черепу- Мне кажется, что римлянин сам может за себя говорить, не так ли?

— Фавст. Добавлю, что квиритом, а не римлянином, можешь называть меня, ибо сейчас я не воюю и больше не собираюсь обнажать свой мечь. В делах с друзьями и временах мирных мы — Квириты. Римляне же для войны и иностранного представления.

— Тоже ссышь, как мой братец?

— Спустя десятки лет в армии и последнего случая со зверьком, я пришёл к понимаю, что этот мир имеет мало справедливости, а человеческая жизнь слишком хрупкая чтобы тратить её на разрушения и боль. Чтобы однажды человечество научилось жить вместе под знамёнами философии и любознательности к миру, и к каждой отдельной душе, нужен не гладиус, а разум и созидание. Они могут превратить гнев в благую энергию.

— О как…оказывается не огонь был в тебе, а влажный пар. Таких нежных греков как ты забило дорийское вторжение с севера и народы моря имея мечи, а не ”созидание”,— Капаней язвительно спародировал голос Фавста на этом слове, — основали новые города на руинах Греческих полисов и Микен. Ты как никто другой должен понимать, что цивилизации и законы изначально строят не на рассудительности и форумах, а на силе оружия. — Облакотившись на одну ногу и наклонившись к центуриону он смотрел ему в глаза и завершил фразу, надменно плюнул в сторону.

— К сожалению пока это так… — сомкнув губы центурион печально опустил голову, но ему быстро пришли оптимистичные мысли, которые расправели ему плечу и он завершил фразу, смотря оппоненту в глаза:

— Пока…Но без созидания и не будет никаких изменений. Пусть борьба за умы и идеи не столь очевидная сразу, не всегда быстрая, но существенная и более могущественная в перспективе и уж точно под взглядом вечности, чем военные кличи.

— Ох…А ты зови меня Капанеем…римлянин. — Он ехидно улыбнулся

— Я знаю. Ты уже не первый раз говоришь о себе в третьем лице

— Кхм…Так вот не повезло тебе римлянин, потому что если бы он на меня напал, то мог бы Капаней подарить тебе трофей в виде одной из псиных голов, хаха! Но ладно… Посередине зала была бездонная пропасть, а вокруг неё растекались воды словно запутанные нити пряжи. Воды делились и брали несколько направлений на разных уровнях и под разными углами. Я невольно воображал себе звуки журачнания рек и как они падают с разных высот, плещются и бегут дальше. По центру всех рек известнейший Стикс. Я не видел богиню по имени Стикс во плоти, но ходят слухи, что она олицевторяет ненависть. Она огибала другие реки семь раз и была зацикленной словно змея, пожирающяя свой хвост. Этих рек там было многое множество, они велики и разнообразны, но особо примечательны среди них четыре. Самая большая из всех и самая далекая от середины течет по кругу; она зовется Океаном. Навстречу ей, но по другую сторону от центра течет Ахеронт. Он течет по многим пустынным местностям, главным образом под землей, и заканчивается озером Ахерусиадой, куда отсылал Эак. Третья река берет начало между двумя первыми и достигает обширного места, пылающего жарким огнем и образует озеро, где бурлит вода с илом, размерами больше любого моря. Дальше она бежит по кругу, мутная и илистая и подходит вплотную к краю озера Ахерусиады, но не смешивается с его водами. Описав еще много кругов, она впадает в нижнюю часть Тартара. Имя этой реки — Флегетон, и она изрыгает наружу брызги своей лавы повсюду, где соприкасается с поверхностью. В противоположном от нее направлении четвертая река- сама Стикс. Притоком Стикса был Кокит. Он вёл в глубину, куда не дотягивался свет ни одного камня. С одной стороны я думал, что заключённые Тартара были бы отменными воинами в моей армии против богов, а сдругой стороны если бы они оттуда вырвались, то могли бы стать ещё большей занозой в заднице. Та тёмная бездна, которая настолько же далека от поверхности земли, насколько от земли небо так и не покидала мои мысли…Надо бы найти способ освободить тех древних чудовищ и всех божественных противников, чтобы обуздать их и встать во главе…Когда я ходил в том зале покругу и размышлял, что имея шапку невидимку Капаней мог бы спуститься в тартар и в действительности совершить всё задуманное я…я…вдруг заметил как между отвесными скалами было течение Ахерона, поднимающиеся снизу вверх нарушая любое привычное движение. Лодки по пересечению рек у меня не было и я вновь бродил вокруг чёрной бездны думая, что делать. Затем всматриваясь в неё, мой гений воскликнул, что нужно отправиться обратно в сад, cрубить дерево, cодрать с него кору и ветки, чтобы самому превратиться в лодку! В силу большой солёности и своих уникальных законов — река отправит меня вверх. Чтобы воплотить мой гениальный план в жизнь пришлось развернуться в тот сад. Никакой иной дороги не было и поняв это, я нещадно хвалил себя, что вязл несколько пироженных прозапас. Цербер сидел так же плотно как и в момент нашего знакомства, но я всё же нашёл лазейку, как перекинуть ему оставшееся печенье. Возможно я свернул на какую то другую дорожку, но на обратном пути заметил, что под каменными столбами арок росли едва сияющие разноцветные грибы и маленькие кустарники со сверкающими ягодами. С этой стороны я так же увидел садовые статуи Горгон, cобак, быков, и сипух, сопровождавших тёмную дорожку, освещённую редкими деревьями и цветами, росшими каждые три каламоса42. В садовой пристройке я нашёл топоры и зубила. Но мне пришлось отложить своё строительство на несколько часов потому что моё тело вновь начинало разваливаться, а сжигать древесину я абсолютно не хотел. Так в полной тишене я сидел на земле и всматривался в пылающее глаза Цербера, попивая обезболивающее от которого мутило сознание. Дальше Капаней только болтал с самим собой и стонал пока не подействовало лекарство.

В этот момент Капаней достал с пояса новую бутылочку и опустошил её. Огонь подбирался уже к носу и совсем скоро речь его покинет.

— Ахх! — утерев губы рукой он продолжил:

— Скоро нужно заканчивать, но впереди самое интересное.! Ладно…Так вот бревно я распилил на две половины и внутри выдолбил углубления повторяющие мой силует. Корни и кору я разделил на тонкие волокна из которых сплёл более толстые и крепкие нити. Я знал, что в таких водах только материалы из аида могут держаться на плаву, а любые души в них тонут. Лодки самого Харона тоже должно быть сделаны из этих деревьев. Река отправит меня вверх если только дерево из аида будет соприкасаться с подземной рекой. Поэтому свои выпирающее конечности мне пришлось спрятать. Связав части бревна вместе с небольшим послаблением, я приземлил импровизированную лодку на воду, а уже находясь внутри, затянул их покрепче чтобы вся конструкция не развалилась в пути. Течение потянуло меня наверх и так, головой вниз, я преодалел немалое расстояние. Поднявшись наверх, течение сбросило меня в небольшую ямку с водой, тихонько вытекавшую в Океан. Я же сбросил с себя деревянную скорлупу и увидел перед собой тяжёлые и покосившиеся каменные врата с зубчатой стеной. Слева от меня был очень узкий и короткий проём кромешной тьмы. Скозь него я видел склон, залитый светом. В центре склона была кровать из грубого камня на которой сидела полупрозрачная девушка и расчёсывала длинные и чёрные, как сам тартар, волосы. А платье её было белым, как соль. Казалось, что чернота её волос и белизна её платься сливались вместе и просачивались ниже склона. На стене был небрежно выцарапан ещё один гимн, который было сложно прочитать, но посвящён он был девушке Мелиное, что пугает во снах смертных, приходя к ним в кошмарах, представляется в изувеченных и невообразаимых уму формах и доводит своих жертв до безумия. Одним из её отцов был Зевс, а другим Плутон. Согласно гимну кожа её была расколотой и двутелой, но из-за растояния и длины её волос я не мог так детально её рассмотреть. Из тяжелых каменных врат в виде круга, вела мощёная дорога, окружённая по обе руки бескрайней водой, чей горизонт вдали сливался с бесконечной тьмой. Это была длинная и прямая аллея с шириной максимум в одну колесницу, освещённая лишь камушками с потолка. В какой то момент я даже подумал, что нахожусь не в аиде, а иду по ночному пляжу из холодных камней в свете звёзд. Хотя дорога и походила на своеобразную адаптацию к миру живых, но ничего кроме тусклого света тысячи камушков и бескрайних вод там не было. Ни луны, ни облаков, ни крика птиц или шума прибоя. Нет сомнения в том, почему эту реку называют Океаном. В конце пути было логово того, о ком души старались молчать и упоминали его лишь в качестве баек подземного мира. Хотя временами в людных местах появлялись чьи то кости. Их находили у берегов рек, под камнями, на полях скорби и в других местах можно было увидеть чьи то объеденные косточки, спрятанные за куст. Но практически перед выходом наружу я увидел его воочию. На разостланной коже коршуна сидел он. Эврином. Цвет его кожи был средним между тёмно-синим и чёрным, как у тех мух, которые садятся на мясо. Зубы его были оскалены, а вокруг валялись облгоданные кости. Чавкая он сдирал плоть и пожирал кого то, кто добрался до столь удалённого места. Рядом с ним был громадный стол из черепов на котором были как давно сгнившие, так и догнивающие фрукты. Черепа же детей он носил на своих тёмно синих пальцах в виде колец. Конечно, я и без шапки — невидимки смог бы что то придумать и столкнуть его в Океан, ради примера. Но не буду врать, что был шокирован его реальностью и столь отвратительной атмосферой в которой он жил. Он напоминал забытую всеми богами и людьми душу, обитающую в пустых частях аида и ставшую со временем просто легендой и мифом. На стене из черепов и кожи висела лира c золотистыми струнами, а особенно хорошо сохранившиеся черепа он украшал разноцветной мозаикой, в глазницы которых вставлял стветящиеся камушки с неба. Наконец, за ним был выход наружу. Однако лезть приходилось через узкие щели на корточках и придерживать шапку, чтобы не потерять её. Не могу забыть, что перед этим выходом была гигантская стена из черепов до самого неба. А на ней были прикреплены украшенные черепа с блестящими глазами. Иногда и вместо носа он вставлял заострённый камень или лезвие, имитируя язык. На противополодной стене стене у лаза, мои привыкшие темноте и мраку глаза ослепляли яркие камни, вставленные в выдобленные щели. Вместе они составляли изображениех всех рек, где каждая имела свой цвет. Рисунок Леты была дымчатым, Стикс был чёрным и шероховатым, неровным и беспорядочным. Флегетон — цвет бурляшей крови и пламени. Ахерон — между оливоквым и рыжим как поржавевшие монеты Харону. Но выбравшись из аида приключения Капанея не совсем закончились…Луна уже прошла больше половину своих небесных владений. Хотелось снять шапку и убрать, как увидел Капаней их. На выходе развлекались божества под восходящей луной. Они каждый по своему танцевали перед входом вместе с радостями. Божества как и другие выходили в мир живых и веселились. Один был стариком маленького роста со сморщеной и дряблой кожей и беззубым ртом. Герас вроде его звали. Другие божества веселились, убегая от него. В это время Герас сам убегал от Танатоса, который вместе с Фобосом преследовали его. Танатоса не все чли и любили даже средо богов и поэтому видеть их беззаботными и играющими было совершенно удивительно. Если непонятные праздники так меняют множество душ и даже божеств, то найти лазейку и слабые места олимпийцы будет не сложно. Зевс слаб своей похотью и параноидальностью. Его можно соблазнить, а затем поймать и где нибудь и прочно запереть. Возможно объедениться с Аполлоном и Посейдоном, вновь отркыть Тартар и вместе с генералом Капанеем и управляемой им армией новых людей, которые совершенно не чтут старых богов Олимпа — свергнуть Зевса. Он не всемогущ и стоит пытаться!

— И что тогда? — Прервал Фавст

— И тогда мерзкого громовержца отправить в тартар и пусть Эринии и духи мести терзают и насилуют старого мерзавца! Точно так же, как страдали изнасилованные им дети и женщины, сожённые города и все им убитые.