Я смотрю на нее. Некогда «терапия» была у Мии словом запретным. Ей назначали встречи с психологом и в больнице, и в реабилитационном центре, но, выписавшись оттуда, она отказалась к ним ходить, хотя мы с Ким возражали против этого. Но Мия настаивала на том, что еженедельные обсуждения погибших родственников не идут ей на пользу.
– И такое ощущение, что после этого вообще все расслабились на мой счет, – продолжает она. – Лемский, конечно, меня совсем загонял. Не было ни минутки свободного времени. Вообще ничего в жизни не осталось, кроме виолончели. Летом играла на различных фестивалях. На Аспенском. Потом Мальборо. Затем Лемский с Эрнесто настояли, чтобы я прошла прослушивание «Юных дарований», что тогда казалось мне просто дикостью. По сравнению с ними попасть в Джулиард как будто бы раз плюнуть. Но у меня получилось. Меня взяли. И именно благодаря этому я играла сегодня в Карнеги-холле. Обычно там двадцатилетки частные концерты не дают. Но теперь передо мной открыты почти любые двери. У меня есть свой менеджер. Мной интересуются. Ну и из-за этого же Лемский порекомендовал пораньше закончить Джулиард. По его словам, я уже готова давать концерты. Хотя тут я не знаю, прав ли он.
– Судя по тому, что я сегодня слышал, прав.
Ее лицо вдруг кажется таким страстным и таким юным, что меня буквально пронзает боль.
– Ты правда так считаешь? Я уже давала несколько концертов и выступала на фестивалях, но в этот раз все будет иначе. Я теперь остаюсь совсем одна – только несколько раз солирую с оркестром, квартетом или ансамблем на камерном выступлении. – Мия качает головой. – Иногда мне кажется, что лучше найти стабильное место в оркестре, чтобы было какое-то постоянство. Как у тебя с группой. Если Лиз, Майк и Фитзи всегда рядом, так, должно быть, куда спокойнее. Меняется сцена, но музыканты с тобой всегда одни и те же.
Я начинаю думать о ребятах, которые сейчас сидят в самолете, несущемся через Атлантику, – и океан сейчас еще самый меньший из стоящих между нами барьеров. Потом снова думаю о Мие, о том, как она исполняла Дворжака, о том, что говорили слушатели, когда она ушла со сцены.
– Нет, не надо. Так твой талант полностью не раскроется.
– Вот теперь и ты говоришь как Лемский.
– Шикарно.
Мия смеется.
– Да я знаю, что он кажется настоящим козлом, но подозреваю, что, по сути, он делает это потому, что верит, будто карьера поможет мне заполнить пустоту.
Сделав паузу, Мия смотрит на меня – пристально, испытующе, проницательно.
– Но карьера для этого не обязательна. Не она заполняет пустоту. Ты же это понимаешь, да? Ты это всегда понимал.
Внезапно всплывает все случившееся за день дерьмо – Ванесса, Брен, ее ожидаемая беременность, «Шаффл», надвигающиеся шестьдесят семь ночей в разных отелях, шестьдесят семь ночей неловкого молчания, концертов с ребятами, с которыми мы играем бок о бок, но уже не стоим плечом к плечу.
Ну и что, Мия, ты этого не понимаешь?
11
У «Падающей звезды» всегда было правило – сначала чувства, потом работа – так что я о ребятах особо не думал, ни о том, что они чувствуют по поводу моего длительного отсутствия, ни о том, насколько могут быть недовольны. Я полагал, что они поймут все без объяснений.
Когда я вышел из мрака и написал те первые десять песен, я позвонил Лиз, и она собрала нас всех за ужином. Мы сели за Клубный стол – Лиз обклеила деревянный обеденный стол из семидесятых, который мы нашли на обочине, флаерами различных групп и покрыла примерно тысячей слоев лака, так что он стал похож на клубный. Я первым делом попросил прощения за то, что ни о чем, кроме Мии, не думал. Потом вытащил ноутбук и поставил им свои новые заготовки. У Лиз и Фитци глаза на лоб полезли. Не донеся до рта овощную лазанью, они слушали песню за песней: «Мост», «Пыль», «Швы», «Рулетка», «Вдохни жизнь».
– Чувак, мы уже думали, что ты завязал, зачах совсем и решил посвятить остаток жизни дерьмовой работе, а у тебя, оказывается, что-то рождалось, – воскликнул Фитци. – Крутые вещи.
Лиз кивнула.