Глава 39

Кровь. Повсюду кровь. Она фонтанирует из горла Мелиссы, заливает стол, пропитывает ее рубашку. Пальцы, стиснувшие рукоять, разжимаются, нож с грохотом падает на пол.

Меня трясет. Я опускаю глаза и вижу, что тоже вся покрыта кровью. Я все еще сжимаю нож, но выброс адреналина после удара постепенно прекращается, и теперь у меня кружится голова. Если Мелисса нападет на меня сейчас, я не смогу сопротивляться. У меня не осталось сил. Нагнувшись, я сдираю скотч с лодыжек и, спотыкаясь, отшатываюсь от Мелиссы.

Но она не нападает. Обеими руками она зажимает горло в тщетной попытке остановить кровотечение, но багровая жидкость толчками заливает ей пальцы. Мелисса открывает рот, но с губ срывается только булькающий хрип, красная пена проступает в уголках ее рта. Мелисса встает, но ноги ее не слушаются, ее качает из стороны в сторону, будто пьяную.

Я закрываю лицо руками, слишком поздно понимая, что они испачканы кровью. Кровь размазывается по моим щекам, попадает в глаза, наполняет ноздри металлической вонью, от которой сводит желудок.

Я молчу. Что я могу сказать?

Что мне жаль?

Но мне не жаль. Меня переполняет ненависть.

И эта ненависть оказалась столь огромна, что я сумела всадить нож в горло женщины, которую считала своей подругой. Столь огромна, что я смотрю на Мелиссу, с трудом пытающуюся вздохнуть, и не испытываю жалости. Столь огромна, что я не бросаюсь на помощь, когда ее губы синеют, а кровь перестает фонтанировать, едва пульсируя в ране. Всего мгновение назад тугая струя крови била на метр в сторону, теперь же поток иссяк, запас исчерпан. Кожа Мелиссы посерела, лицо — точно маска, на ней уже печать смерти, и только в глазах еще теплится огонек жизни. Я ищу в них раскаяние или хотя бы злость — но не нахожу. В ее душе давно ничего не осталось.

Падает она вовсе не на колени. Не приседает перед падением, не хватается за стол, как показали бы в фильме, не протягивает ко мне руки в попытке утащить с собой. Она падает как срубленное дерево, валится навзничь, бьется затылком о пол — и от этого гулкого стука в моей голове на мгновение вспыхивает глупое беспокойство: что, если она поранится?

А потом Мелисса замирает. Руки раскинуты, глаза широко распахнуты, чуть выпирают из глазниц на пепельно-бледном лице.

Я убила ее.

Только тогда меня охватывает раскаяние. Не потому, что я совершила преступление. Не потому, что я увидела, как Мелисса захлебывается собственной кровью. Я сожалею только о том, что она не предстанет перед судом за свое преступление. Даже в смерти она победила меня.

Я оседаю на пол, чувствуя такую слабость, будто это я потеряла столько крови. Ключ от двери лежит в кармане Мелиссы, но мне не хочется прикасаться к ее телу. Хотя я не вижу признаков жизни — грудь не поднимается, дыхания не слышно, — я боюсь, что она вдруг вскочит, схватит меня за запястье окровавленной рукой. Она лежит между мной и столом, а я сижу и жду, когда же меня перестанет бить дрожь. Нужно будет обойти тело, набрать телефон службы спасения и рассказать, что я наделала.

Кейти. Нужно рассказать им о Кейти. Им нужно ехать на Лестер-сквер, мне нужно узнать, жива ли она… А ей нужно узнать, что со мной все в порядке. Что я не подвела ее… Я встаю, от слишком быстрого движения оскальзываясь в луже крови, залившей чуть ли не весь пол в кухне. Струей обдало и экран компьютера, но я все еще могу разглядеть запись с камер наблюдения: дверь в подсобку заперта.

Выпрямившись, я слышу вдалеке вой сирен. Я жду, что он утихнет, но звук становится только громче, настойчивее, он эхом, до боли, отдается у меня в ушах. Я слышу какие-то крики, затем — грохот, сотрясающий дом.

— Полиция! Всем оставаться на местах!

Я и остаюсь. Я не могла бы сделать и шагу, даже если бы захотела.

В коридоре раздается какой-то треск, дверь кухни с оглушительным грохотом бьется о стену.

— Руки вверх! — кричит один из полицейских.