Другая инсталляция представляла собой интерьер комнаты все с тем же передающимся зрителям ощущением, что ее только что покинули на минуту.

На канапе брошен пеньюар, пол усыпан сухими лепестками роз… и тогда становилось понятным название «Тщетное ожидание». Женщина увяла, а все ждет…

Инсталляция «Разбитая жизнь» была представлена в двух вариантах.

Первый вариант — квадрат, выкрашенный в голубой цвет с белесыми разводами и рассыпанными по нему осколками стекол, которые искусно расположенные софиты заставляли то ослепительно сверкать, то переливаться разноцветными огоньками, и невольно думалось, какая это могла бы быть блестящая жизнь…

Второй вариант представлял, как пытались сложить красивую картину из разноцветной мозаики. Яркую, богатую по колориту, идеальную по композиции. Начали со светлых тонов. Вдруг, откуда ни возьмись, втиснулось коричневое пятно. Цвет восстановили, но потерялись линии, изменился задуманный сюжет. Потом светлые тона исчезли окончательно, вытесненные мрачно-коричневыми, черными с красными вкраплениями вспышек отчаяния… И все сошло на нет.

Фролов задержался около этой композиции. Внутренняя дрожь вышла через пальцы, заставив их несколько раз судорожно сжаться. Еще немного, еще год-два и о его жизни можно было бы сказать точно так же.

Он с трудом отвел свой взгляд и пошел на оживленный шум голосов и яркий свет. Его появление было встречено приветливыми восклицаниями. Сергей отыскал глазами Веру. Она была в приподнятом настроении. Говорила, смеялась, подходила то к одним, то к другим. Фролов поздоровался с Ладимиром и Ксенией, перебросился несколькими фразами с Александром Алексеевичем Михайловым, потом его кто-то остановил, желая высказаться по поводу «Колдуньи».

— Вера, — окликнул он проходившую мимо Астрову, — все в порядке?

— Не волнуйся! Смотри! — фужер в ее руке дрогнул, и шампанское чуть выплеснулось на пол. — Катков. Вот же…

Действительно, среди приглашенных слонялся сосредоточенно-злой Катков, высматривая Пшеничного, которого не было. Сергея отвлекли от Астровой, но он, насколько это удавалось, следил за объектом, стараясь подстраховать Веру. Впрочем, на нее можно было положиться. Такую сенсацию она не выпустит из рук. Объект, сам того не сознавая, был уже мышью, загнанной в мышеловку.

Фролова подвели к его же картине и принялись хвалить, расспрашивать, удивляться. Подошел официант с шампанским, выпили за успех. Кто-то рассказал анекдот, кто-то сообщил сногсшибательную новость, прошли к столу с закусками.

И вдруг раздался вскрик, захлебнувшийся сам в себе, как показалось Сергею. «Вера что-то уж очень! Незачем было так», — подумал он и встретился взглядом с недоуменно смотревшей на него Астровой. Фролов приоткрыл рот, желая спросить: «Это ты так кричала?» И тут вновь раздался вскрик, и в зал вбежала перепуганная девушка.

— Что случилось? — спросил кто-то.

Девушка махнула рукой в сторону дизайнерских инсталляций и произнесла:

— Там!..

Все бросились к узкому проходу между задрапированными окнами и стендами. Ворвавшись в полутемное помещение, освещенное лишь несколькими софитами, никто ничего особенного не заметил, но потом вскрикнуло сразу несколько человек:

— Смотрите, здесь кто-то лежит!

Включили общий свет и увидели у инсталляции «Разбитая жизнь, вариант второй» мужчину, лежавшего на спине. Когда пригляделись, с ужасом отвели глаза. В сонной артерии мужчины торчал острый кусок стекла.

— Наверное, его взяли вот отсюда, — сказал кто-то и показал на постамент, усыпанный стеклами.

— Да ведь это же Олег Пшеничный! — произнес чей-то голос.