– Не гони, комендант на Петроградке. Я в техническом дежурил, когда он уходил. Быстренько так отчалил. Торопился.

– Ага, небось как раз дочурке и сказал, что замуж выдает…

– Точно! И бежать, пока эта бестия ему глаза не выцарапала!

– А что, она может. Фурия, а не баба!

– Да пусть и не в Империю уехал, я не об этом, – снова раздался хриплый голос, – заживем, как раньше не жили, вот что главное.

– Дело говоришь. Надо коменданта надоумить первым делом дизелем обзавестись. При свете оно как-то и жить веселее.

– Петрович, да тебе при свете ни одна баба не даст!

Все заржали. Даже сам Петрович надсадно загоготал. Леониду стало неуютно от этих разговоров. Как же так устроен человек, что всегда все понимает, но очень редко может набраться сил и смелости что-то изменить?

Взять, к примеру, этих болтунов. Веганцев недолюбливают и побаиваются. Кристину уважают. За глаза называют совестью коменданта.

Чита сам был свидетелем тому, как несколько раз дочь противилась отцу и удерживала его от принятия оправданных с точки зрения выживания, но крайне жестоких решений. Да что там – свидетелем! Если бы не девушка, мать Леонида так и померла бы на той дрезине, которую отправили в сторону Лесной, среди заболевших неизвестной и неизлечимой лихорадкой. Только благодаря Кристине, организовавшей в туннеле около Лесной лепрозорий, а также врачам с Площади Ленина, услуги которых оплатила девушка, лихорадку удалось победить, а излечившихся вернуть обратно на станцию.

И все равно, несмотря на отношение к дочери коменданта, никто не осмелится ничего предпринять. Впрочем, не ему об этом размышлять. Чита вдруг подумал, что он не должен был находиться на блокпосте. Он был там из-за какой-то нелепой череды случайностей – инцидента с зелеными, челноков, Шаха и его подвески.

Если бы ничего этого не было, на его месте мог бы быть Николай. Или, к примеру, Еж, еще один воспитанник Деда из охраны станции, который, как и большинство парней, был влюблен в Кристину. Будь на его месте кто угодно другой – дочери коменданта уже не было бы на станции.

Правда, будь с ней Еж, вряд ли им удалось бы уйти далеко. А вот Штык – другое дело. Метр восемьдесят роста, косая сажень в плечах, вес под девяносто кило. Не родись он в такой глуши, мог бы и диггером стать. Даже шрам над глазом, которого Николай стеснялся, считая уродством, выглядел так, словно парень принес его из залаза.

Кстати, куда он пропал? Договорились же оружие сдать в оружейку, на часик разойтись по домам – и сюда.

Раздался струнный перебор. Играли хорошо, с чувством, держа ритм. Пели еще лучше.

Чита с интересом прислушался к незнакомой песне. Текст пока что не предвещал беды, но настроение певца было отнюдь не праздничным – пели с надрывом, делая сильный акцент на имени героини, будто призывая ее одуматься.

Леонид отвлекся от песни, увидев Николая, который шел пьяной походкой, раздвигая толпу широкими плечами и врезаясь в нее, как сказал бы Дед, сродни ледоколу, разрезающему скопление льдин. Увидев машущего товарища, Штык помахал в ответ. Пробрался к приятелю, обнял за плечи. Дыхнул в лицо едким сивушным выхлопом.

– Ты где набрался? Все в порядке? – Чита с тревогой всматривался в раскрасневшееся лицо друга.

– Отлично, с Барином пересекся, дернули за праздник по стопарику.

– Давай, закусывай. – Леонид придвинул небрежно выструганную плошку с солеными грибами.