— Батюшка ваш, Александр Павлович, распорядился все в таком виде оставить, чтобы вы, возвратившись, могли с дедушкой, искренне вас любившим, проститься. Очень уж он горевал перед смертью, что не дождется вас из дальнего похода, не простится перед тем, как навечно смежить вежды… А я и не возражал. Место это даже глубже чем на три аршина под землей лежит, так что покойный вроде как погребен по всем канонам…

— Как он умер, отец Варсонофий? — Саша остановился в двух метрах от гроба, не решаясь приблизиться, в то время как священник бодренько шаркал по всему помещению, зажигая расставленные по углам свечи, своим дрожащим светом превращающие лед и иней в россыпи сверкающих бриллиантов. — Вы ведь…

— Конечно, конечно… И соборовал дедушку вашего, и исповедовал, и отпевал потом… Легко умер Георгий Сергеевич. Не в тяжкой болести, не в страданиях… Всем бы нам так, прости Господи. Просто пришел его час, лег и не вставал больше кавалер наш. Все крутом скорбели, а он — нет. Лишь перед самой кончиной посетовал, что нет среди друзей и родни, окружившей его смертное ложе, внука его любимого… Вас, стало быть, Александр Павлович.

Отец Варсонофий закончил свои дела, подошел к Александру и постоял рядом с ним, сложив руки на объемистом чреве.

— Ну, не буду вам мешать, молодой человек. А вы подойдите, подойдите к дедушке. Проститесь. Не нужно его бояться — очень уж покойный любил вас… Подойдите…

Когда шарканье стариковских ног затихло, Саша сделал два шага вперед и остановился рядом с телом дорогого ему человека.

Еще направляясь сюда, он страшился увидеть тронутое разложением лицо мертвеца, ощутить тяжкий трупный смрад, почувствовать невольное отвращение к тому, что совсем недавно было его дедушкой — милым и любимым. Но… Полковник лежал в гробу в своем парадном мундире и сверкающих ботфортах, при анненской ленте и орденах, сжимая затянутыми в лайковые перчатки руками эфес палаша в ножнах, словно древний Рыцарь — меч. Спокойствием и величием веяло от этой позы спящего великана. Лицо же покойного было прикрыто батистовым платком, сквозь который смутно проступал заострившийся, знакомый молодому человеку до последней черточки, лик.

Саша вспомнил, что в летнюю жару, собираясь вздремнуть после обеда, дедушка точно так же накрывал платочком лицо. И шутил при этом, что привычка осталась у него от кампании в Южном Китае, когда спасенья не было от назойливых мух, норовящих забраться спящему в рот. Благодаря стараниям прислуги мух дома не было — разве что какая-нибудь самая отчаянная прорывалась сквозь все кордоны, но привычка оставалась. И нередко среди летних игр, забежав в дедушкины покои, маленький Саша заставал именно такую картину — отдыхающего после трудов дневных великана с накрытым невесомой тканью лицом… Только, увы, теперь платок оставался недвижим, не колеблемый не то что богатырским храпом старого кавалергарда, но и самым легким дыханием…

Молодой человек опустился на специально поставленную у гроба для такого случая скамеечку и молча сидел, глядя на тело Георгия Сергеевича. Он не следил за временем, да и не существовало его, суетного и торопливого, здесь, глубоко под землей. Здесь царила Вечность.

Она была во всем: в медленно оплывающих с чуть слышным треском свечах, в повисшем в ледяном воздухе клубами пару дыханья, в аромате ладана…

Постепенно Саше стало казаться, что за гробом дедушки кто-то стоит, и, приглядевшись, он различил Иннокентия Порфирьевича. Тот стоял молчаливо и неподвижно, скорбно склонив голову. А из-за его спины выступали поручик Еланцев, странный солдатик Максимов и многие-многие другие. Те, кого уже нет на белом свете.

«Зачем ты пришел сюда?» — обращение на «ты» от мертвеца не коробило.

«Проститься… И спросить…»

«Спросил?»

«Нет…»

«Почему?»

«Как можно спросить совета у мертвого?»

«Только от мертвых и можно получить ответ на все вопросы… Спроси…»

«Как?»

«Реши сам…»