Когда пришёл караул, он гневным голосом приказал:

— Возьмите сего буяна и немедленно посадите в самую лучшую камеру темницы! Я с ним разберусь!

Камера действительно оказалась самой лучшей: сухой и чистой. Через час зашёл начальник караула и объявил, что на первый случай мне дали месяц строгого ареста на хлебе и воде. "Ну, это не самое худшее!" — подумал я и повалился спать.

Наутро дверь камеры отворилась, и вошёл кат. "Значит, всё, что было насчёт ареста, лишь комедия! На самом деле сейчас начнут вздевать на дыбу из-за ругательств по поводу императрицы, которые я так старательно переписывал!" — с дрожью подумал я.

Кат, неожиданно для меня, приветливо поклонился и сказал:

— Доброе утро, Антон Петрович! От сумы да от тюрьмы не зарекайся, говорят мудрые люди.

Я машинально приветствовал его, а палач достал узелок и сказал:

— Ну, если не побрезгуете, я Вам, ваше благородие, завтрак принёс. А то ведь Вас на хлебе и воде присудили сидеть.

Я расхохотался.

— Спасибо, Антип! Не ожидал! Не побрезгую.

— Вот и хорошо. Сейчас поедим, а затем, если будет у Вас охота, в картишки перекинемся. А то со скуки помираю.

Я с удовольствием начал есть чёрный хлеб с репой, говядиной и луком. К нему прилагался ещё и жбанчик кислого молока.

— Пива-то утром русскому человеку не положено, а вечером я принесу.

Но тут наше общество потревожил начальник тюрьмы. Он воззрился на катюгу и сказал:

— Ишь, умный! Кто тебе позволил! Убирай всё своё и не смей больше приносить! По тайному приказу губернатора арестанта будут кормить с собственного его высокоблагородия стола. Только не болтай об этом! А вам, Антон Петрович, велено съедать всё быстро и у себя держать лишь хлеб и воду, как и было сказано. Я буду убирать трапезу через полчаса.

Стол губернатора оказался не столь обилен, как стол палача, хотя и более утончённый. В дальнейшем во время отсидки я чётко понимал, когда у губернатора торжественная пирушка, а когда простая трапеза: во втором случае всё было весьма умеренно и просто.

Мне разрешили послать за книгами, а очень скоро губернатор лично побеспокоился, чтобы я не скучал: стал присылать чиновников с делами. Так что единственное, что у меня было хуже, чем на квартире — отсутствие свободы.

Через неделю князь Вяземский уехал в армию, куда он, собственно, и был послан. На следующий же день генерал лично явился ко мне и грозно спросил:

— Ну что, длинный язык, каешься?

Я увидел весёлые искорки в его глазах и понял, что надо подыграть.