— Подумать только, всего лишь несколько дней назад Дон разговаривал со мной насчет тебя. Он ясно обрисовал мне ситуацию. Он не строил из себя святого, но, надо отдать ему должное, он исповедовался как подобает и рассказал мне о том, что скрыто в его сердце уже много лет — он хочет жениться на тебе. А теперь…

— Что! — закричала я так пронзительно, что напугала и его и отца. — Что! — потом, выпрямившись и глядя ему прямо в глаза, проговорила — Святой отец, я не вышла бы за Дона Даулинга, даже если бы у меня было двадцать незаконнорожденных детей.

Слова звучали очень грубо, я бы оборвала любую женщину, которая произнесла бы эти вульгарные, неприличные выражения, но мой вызов рождался из того огня, что разгорался внутри, — огня не столько силы, сколько возмездия.

— Бывает и хуже. Вы бы сейчас не были…

— Замолчи!

Я видела, что мое поведение напугало отца, как никогда прежде. Много лет назад мать наказала Ронни за то, что он грубо ответил священнику, а теперь отец ступил ко мне и с потемневшим от гнева лицом закричал:

— Не смей грубить святому отцу! Как бы я тебя ни любил, но я подниму руку и на тебя.

Но теперь огонь разгорался в полную силу, и я закричала в ответ:

— Ну что ж, давай, поднимай… Дон Даулинг! Да ты бы давно уже понял, что представляет из себя Дон Даулинг, если бы открыл пошире глаза. Каждый в городе знает, что он выделывает, но до конца этого не знает никто. Моя мать знала. О да, она знала и старалась защитить меня от него. И Сэм знает, и я знаю. Дон Даулинг! — я вновь повернулась к отцу Эллису и закричала — Я могла избавиться от ребенка, но не захотела, я вспомнила, что вы говорили с кафедры. Но я клянусь вам, святой отец, что, если вы станете на сторону Дона и попытаетесь заставить меня выйти за него замуж, я избавлюсь от своей беременности.

Мой голос упал почти до шепота, и после продолжительного молчания, во время которого священник смотрел на меня почти ненавидящим взглядом, он произнес:

— В этом не будет нужды. Теперь-то его уже никто не заставит сделать тебе предложение.

— Тогда за это можно поблагодарить Бога, правда, святой отец? — я неторопливо повернулась, вышла из кухни и поднялась наверх. — Дон Даулинг! Дон Даулинг! — повторяла я, вцепившись в набалдашник кровати. Потом, устремив взгляд на стену, я выплюнула на нее ненавистное имя еще раз — Дон Даулинг!

Огонь полыхал в моей душе, выжигая прежнюю Кристину.

Я сидела в гостиной у Молли. Стоял теплый солнечный день. Комната была аккуратно убрана и стала даже привлекательной. На столе стоял поднос с чайником — пар уже перестал идти из носика. Чай, как я полагала, уже остыл. Молли не сделала ни малейшей попытки разлить его, после того как я начала говорить, и слушала не перебивая. Подобное было для нее необычным, и когда она поднялась и повернулась ко мне спиной, я с дрожью в голосе проговорила:

— Я никогда так не разговаривала со священниками, но я вовсе не ругалась на него, как они говорят. Хуже всего, что теперь у Дона Даулинга что-то вроде нимба вокруг головы. Как же: весь город знает, что мы собирались пожениться, а он вдруг обнаруживает, что у меня будет ребенок, и этот ребенок — не его. Я могу убить его, Молли, я могу убить его, я ненавижу его, он опять начал стучать в стену и мерзко петь… О Боже милостивый…

Не впервые я подумала «Боже милостивый», но впервые произнесла это вслух, и словосочетание звучало отвратительно; я встала и принялась ходить взад-вперед.

— Вот, выпей. Я разбавила, — голос Молли звучал ровно.

Я взяла чашку и проглотила ее содержимое буквально одним глотком. За эти последние месяцы я привыкла к вкусу виски и полюбила его. Оно не только согрело меня — стакан виски мог облегчить боль внутри, мог заставить меня спокойно подумать: «Ну что ж, такова жизнь».

Виски огненной струей устремилось на дно моего желудка, я прижала ладонь к животу, потом снова села в кресло и повернулась к пустой каминной решетке. Я изменилась. Я знала, что я изменилась. Та высокая белокурая девушка, которая была приятной и милой, несмотря на ребенка, милой внутри и не вызывающей у Кристины Уинтер никаких проблем даже будучи такой, какая она была, — живущей скорее чувствами, чем разумом, и сознающей, что она готова смириться с женой Мартина, — оставалась таковой. Но когда его самолет врезался в холм, она исчезла, рассыпалась, и из обломков появилась новая Кристина Уинтер. И с ней-то жить было нелегко, разве что тогда, когда ее нервы расслаблялись, а желудок ощущал тепло виски…

Когда я направилась домой, из леса показались Сэм с Констанцией. Дочь помахала мне и с криком «Мамочка! Мамочка!» побежала ко мне, держа в руках букетик цветов.