Полицейский толкнул ногой дверь, и мы вошли в комнату.
Мадам Сульт по-прежнему лежала на кровати, она заснула, как будто вся ее сила уже выдохлась. Сиделка натянула на себя одеяло и сидела рядом на единственном стуле, сгорбившись и держа высохшую руку своей подопечной. Она едва пошевелилась, когда мы вошли, и слышалось хриплое дыхание, вырывавшееся из груди спящей.
Для нас обе женщины теперь не имели значения, и мы даже не посмотрели в их сторону. Что бросалось в глаза, так это половики, которые я сдвинул во время схватки с Анри. Половики, которые были очень аккуратно разложены на отполированных досках, испачканных бумажным пеплом в тот раз, когда я впервые попал сюда. И теперь я понял почему: и горелая бумага, и половики служили лишь для того, чтобы скрыть доски. Во время моего визита бумагу жгли для того, чтобы заглушить смрад или, возможно, чтобы навести пришедших на мысль о болезненном влечении к поджогам. Они знали, что приедет Ле Брев, и вымыли голые доски. И постелили сверху свежие половики.
Но во время нашей борьбы половики сдвинулись с места. Рядом с кроватью мадам Сульт, куда никому и в голову не придет взглянуть, виднелась квадратная крышка люка, ведущего в погреб.
— 31 —
Как безумный я упал на колени, Эмма закричала:
— Что там внизу?
Мы пытались открыть люк, а мадам Шалендар свернулась на стуле.
— Месье, может, стоит подождать… — начал молодой жандарм, растерянно глядя на нас, — подождать инспектора?
— Там были мои дети.
Крышка люка с легкостью подалась, снизу вырвался тот же смрад, но мои чувства уже притупились. Я едва ощутил этот запах, хотя жандарм отпрянул назад. Эмма вновь обрела силу.
— Я хочу знать! — закричала она.
Мы рассматривали через небольшое отверстие крохотную каморку, в которую вели деревянные ступеньки, теряясь в темноте.
— Дайте мне фонарь, — обратилась Эмма к жандарму.
Сердца наши сковал ледяной страх при мысли о том, что можно там обнаружить, но остановиться мы уже не могли. Свет фонаря выхватил из темноты облицованный кирпичом тоннель, который уходил куда-то в сторону. Я пролез в люк и стал спускаться вниз.
Меня трясло, когда я нащупал твердый земляной пол, сухой и холодный. Эмма спускалась следом. Мы оказались под фундаментом самого первого фермерского дома: множество сообщающихся переходов. Посветив фонарем, я увидел, что по потолку и стенам протянуты провода, что кое-где есть лампочки и даже выключатель. Кто бы ни был заперт здесь, он находился, по крайней мере, не в темноте, и я поблагодарил за это Бога.
Включив свет, мы увидели, что здесь несколько комнат, все без дверей, сооруженных из деревянных перегородок и очень скромно обставленных. Мы прошли из комнаты в комнату — всего их было четыре. В первой, ближе к лестнице, стояли кровати, две походные кровати, заваленные одеждой, одеялами и нестиранными простынями. Но никаких следов детей.
Эти две кровати располагались в нишах по обе стороны коридора, который соединял все четыре комнаты. Они походили на койки в каюте корабля, только без окон — лишь свет от тусклой лампочки под потолком. Мы прошли во вторую комнату — обжитое помещение со столом в одном углу и тремя стульями в другом. На столе телевизор и несколько книг. Детские книги на французском и английском, свежие комиксы, номер «Сюд журналь-экспресс». И Шоколадка. Свидетельства того, что здесь жили: пустой пакет от кукурузных хлопьев, шариковая ручка, на газете что-то написано. Я взял ее и узнал почерк Сюзи.
Эмма вскрикнула и подняла игрушку, прижимая ее к себе.
Но дети исчезли.