После темноты глазья слезились все сильнее. Тряпка у меня на лице засохла, без нее дышать было совсем невмоготу. Но когда Иголка полезла к себе в коробок за снадобьем, Сто девятый ткнул ей в бок стволом. Дай мне до тебя добраться, подумал я, до конца дней ссать сидя будешь. Потому как пальцы я тебе, железяка клятая, повыдергаю!

— Не трожь ее, тупорылый!

Ясное дело, Иголка перепугалась. Но я еще сильнее испугался, когда про пчел услыхал. До чего девка смелая, убивцев серых у отца сперла, ведь ей еще рано свой улей таскать. Я, конечно, особо в ихних делах не соображаю, но вроде как серый улей к себе уже в старости приручают, молодые девки точно с ними на горбу по грибы не ходят. Дык ведь, кто их разберет, серых пчел? Вдруг они на нас тоже кинутся или Сто второй от злости во всех палить начнет?

— Нет, кио, это ты не лезь! — уперся старый обезьян. — Этот хомо растоптал мой огород!

— Папа, он мне но-ос сломааал! — басом запищал Тырр.

— Это они меня выследили, — Иголка вдруг сильно выругалась, по-мужицки, я от нее даже не ожидал. — Меня выследили еще на Пасеке. Я как чуяла, что следят позади. Могла ведь следы запутать, да больно к вам торопилась.

— Ты все правильно сделала, — сказал я. — Ты вывела нас на фабрику.

— Может, как-то с ними полялякаем? — спросил Голова. — У меня на Автобазе кое-чего зарыто.

Рыжий — смешной, его небось кверх ногами не подвешивали!

— Не, с этими нам не договориться, — сказал я. — Я вон тому симпатишному огород подавил.

— Ой, точно, они самые! — теперь вспомнила Иголка. — Эй, нео, отец ведь вам заплатил! Мы вам меду дали и шкурок…

— Все, что растет на Пасеке, и так наше! — оскалился папаша.

— Хомо, ты сдаешься? — Командир вояк сделал вид, что не замечает обезьян.

— Железный, подумай крепко. Второй раз отложить бой у тебя не получится, — посулил я.

Толстый Тырр сбросил с плеча здоровый мешок, набитый чем-то твердым и угловатым. И кинулся откручивать мне башку. Наверняка бы открутил, но получил от папаши пинка.

— Не лезь! Ты раз уже отличился, хватит с тебя!

Вытолкали нас сквозь дыру на край здоровой ямищи. Ну и ямища, дна не видать, вдоль краев заборчик хлипкий, и дымит снизу. Тут еще горячее стало, чем прежде. Стены этого цеха заросли лишаями, поперек висели трубы толстые, но прогнили насквозь, кусками осыпались. Далеко наверху свет попадал в разбитые окна. С другой стороны ямы торчали приспособы всякие, шестерни, лебедки, не разобрать, для чего.

— Хомо, идите вверх, руки держать за головой!

Сто девятый первый полез на лестницу. Лестница крепилась на железных шкворнях, змейкой бежала вверх, до самых поперечных балок. С потолка сыпалось птичье дерьмо, еще мыши летучие писк подняли. Не такие, как рукокрылы, ага. Эти мелкие, серые были, но тоже не шибко симпатичные. Разом в окна сиганули, аж потемнело вокруг.

Нам на лесенку зайти не дали. Папаша нео встал поперек прохода, перекинул на грудь ружье, показал клыки. Сто шестой положил на локоть наш печенег, грамотно щелкнул затвором.