— Мы можем заночевать в Дрездене, — предложил капитан Роттигер, как будто уловил сокровенные мысли Альбрехта.

— Спасибо, херр Гауптман! — растрогался наш молодой лейтенант.

— Не за что. Благодарите господа, что наступает вечер, и что нам просто ничего не остается делать. Если бы мы въехали в Дрезден рано утром, то я бы мог вам позволить провести у родителей всего лишь несколько часов. Мы нужны в Берлине.

Подобно славным римским императорам, Адольф Гитлер начал свое царствие земное с улучшения дорог, радиально расходившихся от Берлина во все стороны света. И без того неплохие пути сообщения укатывали асфальтом, кое где даже использовали бетон. Поэтому полтораста километров от Праги до Дрездена служебный «Опель» преодолел всего за два часа с четвертью. Родители оказались панически рады неожиданному визиту сына, поэтому приютили даже Роттигера, который намеревался переночевать в гостинице, а утром заехать за Альбрехтом.

В феврале темнеет все еще рано, но мать Альбрехта Зеемана накрыла такой стол, что офицеры просидели за ним до поздней ночи. В половине третьего Роттигер зевнул, прикрыв рукой рот, и вспомнил о том, что к обеду им нужно быть на Бендлерштрассе. Восторженные сестрички Альбрехта ушли спать раньше — в час ночи, поэтому тридцатилетний капитан лишился части благодарной аудитории и некоторой доли куража. Наблюдательный Отто подумал, что если бы девицы сидели за столом до сих пор, то Роттигер вообще бы забыл про сон. А Берта подумала, что было бы неплохо выдать старшую дочь за штабного многообещающего офицера.

Поначалу капитан намеревался встать в семь часов, но несколько переоценил собственные силы. Поэтому завтракать сели только в десять утра. Для того чтобы позавтракать, хватило и часа. При расставании юнгефрау Мика подошла к бравому капитану и полушепотом просила его не проезжать их дом стороной, если случится бывать в Дрездене.

— Хозяйка растет! — проворчал Отто, отвешивая дочери шлепок пониже спины.

Путь до Берлина занял несколько больше времени, чем планировалось. Кое-где шоссе ремонтировалось, поэтому путники попали на Бендлерштрассе около трех часов дня. Генерал Гудериан оказался на месте, и Альбрехта Зеемана сразу же отвели к нему, представив по всей форме. Вопреки опасениям молодого лейтенанта, начальнику управления он понравился.

— Когда то и я был таким! — сообщил Гудериан, улыбаясь, — рыжим, нескладным и с огромными амбициями.

Нынче пятидесятилетний генерал был стройный, с выцветшими волосами, сохранившими первоначальный цвет лишь в щетке усов. От него несло едва уловимым запахом бензина, перебивавшим даже ядовитый армейский одеколон. Рукопожатие генерала было твердым, взгляд — пронзительным, а аура уверенного в себе человека излучала и пронизывала не хуже рентгена. Альбрехт понял, что наконец повстречал своего кумира.

— Сегодня с дороги отдыхайте, а завтра — на полигон. Ознакомитесь с нашими достижениями и с нашими красавицами.

Под «красавицами» Гудериан имел в виду танки, конечно.

— Господин генерал! — решился Зееман, — а разрешите сразу на полигон. Я не устал.

— Похвально! — посмотрел на него начальник, — но нецелесообразно. Все великие дела делаются с утра. А знакомство с нашими «панцер» — дело, безусловно, великое. Поэтому отправляйтесь сейчас к подполковнику фон ле Суир (он поставит вас на довольствие и официально зачислит на должность), а затем отдыхайте. И имейте в виду: я буду требовать от вас досконального знания каждой закрепленной за вами машины. Вы будете должны знать все сильные и слабые стороны, теорию и практику, уметь делать то же, что и каждый член вашего экипажа.

— Так точно, херр генерал-майор! — рявкнул Альбрехт.

— Отставить, пехота! — махнул рукой Гудериан, — за нас, танкистов, говорит не громкость голоса, а наши поступки. Можете идти.

В течение следующих нескольких недель лейтенант днем не вылезал из Pz.III и сравнительно новых Pz.IV, обучаясь нелегкой профессии танкиста, а половину ночи сидел над всевозможной литературой о бронетанковых войсках и изучал многочисленные циркуляры своего начальника, поставившего свою жизнь на службу механизированным соединениям. Личного времени у лейтенанта практически не было, но курировавший его Гудериан настаивал, чтобы он два-три раза в неделю вылезал из своей школярской шкуры и посещал театр. Или хотя бы синематограф. Не подчиняться человеку, который в свое время стал самым молодым офицером германского генерального штаба Альбрехт попросту не мог. И, сидя в синематографе, он думал о том, что когда-нибудь и он станет таким же великим парнем, как и его начальник. Хотя на экране вовсю блистала Марлен Дитрих, пытаясь своими белокурыми локонами и томной улыбкой отвлечь молодого офицера от его повседневных забот.

То, что не удалось Марлен, отчасти получилось у Магдален. Так звали девятнадцатилетнюю машинистку из отдела подполковника фон ле Суира. В первый раз они встретились, когда Альбрехт принес стопку мелко исписанных листов с выдержками из суровой науки побеждать. Здесь были цитаты, выписанные им из многих книг, целые параграфы, скопированные из циркуляров Гудериана. Как сказал бы наш современник, лейтенант принес скомпилированный материал, с целью создания единого наставления по боевой подготовке для экипажей танков. Из секретной части высунулась белобрысая головка, попросила немного обождать. Ждать Альбрехт уже научился, причем, дивясь самому себе, думал в эти минуты не о бронетехнике, а о фигурке, которую венчала светлая голова.

Тогда еще не было анекдотов о блондинках, но красавицы вроде Марлен Дитрих встречались среди немок достаточно редко. А если и встречались, то копни корни любой — и наружу вылезет проклятая славянская кровь. Что противоречит указам фюрера о чистоте нации. Поэтому Альбрехт до сих пор не решался даже на попытку обзаведения спутницей жизни. Из всех возможных кандидатур ни одна не вызывала у него того вожделения, которое с упоением описывают писатели и воспевают поэты.

Магдален Штурмхофф оказалась тоже не совсем арийкой. В жилах ее текла кровь пруссаков, то есть, бывших прибалтийских славян. Говоря между нами, среди бывших прибалтийских славян тоже редко встречается симпатичная мордашка, но все же, братцы, все же. Родители Магды были с противоположных концов бывшей Германской империи. Отец ее происходил из шварцвальдских крестьян, а мать принадлежала к захудалому роду прусских помещиков. Из тех, «помещиков», что босиком пахали землю, но на боку у них болталась жестяная шпага.