Фирма супругов Гашеков обанкротилась.
Вскоре они переехали во Вршовицы, сняли там однокомнатную квартиру. Она была такая маленькая, что кухня служила им одновременно кухней, столовой и рабочим кабинетом для Гашека. Повсюду громоздилась нарядная мебель, вывезенная с первой квартиры, — для нее не хватало места, и новое жилище напоминало склад мебельного магазина.
Мечты Ярмилы о красивой жизни, о жизни-празднике не сбывались. Несбывшиеся мечты и надежды казались теперь такими же ненужными, как и наваленная до потолка мебель. Ярмиле было непонятно, как этого не замечает муж. Она не знала, что Гашек считал своим домом весь мир, а мирок, в котором она видела счастье, был тесен ему. Теперь он все чаще уходил из дома, чтобы вернуться поздно вечером. Где он бывал и что делал — Ярмила не знала. Чутьем она угадывала, что у нее нет соперницы-женщины. Соперницами Ярмилы были литература и политика. Писатель подумывал о создании своей партии — партии юмористической, способной высмеять всю политическую жизнь Чешского королевства и Австро-Венгрии.
Возвращаясь домой, Гашек играл под окнами на губной гармошке победную, жизнеутверждающую мелодию — фанфары из оперы Сметаны «Либуша». Возможно, сам композитор от такого исполнения переворачивался в гробу, но Ярмила, заслышав фанфары, бежала открывать дверь, втайне надеясь, что Яроушек несет ей какую-нибудь счастливую весть.
Всякий раз ее ждало разочарование. Гашек возвращался домой после очередной встречи с друзьями, нетвердо держась на ногах, ласково смотрел на готовую расплакаться жену и приносил ей очередную повинную…
Глава пятнадцатая
Шагал солдат по дороге: раз — два, раз — два!
Он пришел домой навеселе — это случалось с ним все чаще и чаще. Обычно Ярослав просил прощения у жены, но в этот раз, кое-как повесив пальто и шляпу, сразу прошел к столу, взял листок бумаги и перо.
— Хочу немного поработать, — объяснил он.
Ярмила не возразила ему, но глядя, как муж еле царапает пером по бумаге, иронически пожала плечами и ушла в комнату. Лежа на кровати, она вглядывалась в узкую полоску света под кухонной дверью и глотала слезы, чувствуя себя одинокой и обиженной.
Гашек сидел за столом, мучительно пытаясь вспомнить все, что хотел записать. Он помнил только — о солдате… О каком? Четыре года назад вышел его рассказик о доблестном шведском солдате — шведом он стал из цензурных соображений. Вся доблесть героя состояла в том, что он замерз на посту во имя своего короля и даже успел отставить оружие в сторону, боясь повредить его, когда упадет мертвый. Бедняга! Такими хотели видеть чешских воинов австро-венгерские монархи!
А года два спустя Иван Ольбрахт напечатал более острый рассказ о рядовом Умаченом. Этот солдат за год совершил кругосветное путешествие только потому, что во время занятий шагистикой капрал забыл скомандовать «Хальт!». Конец солдата был бесславен: обожравшись выданным ему годовым довольствием, он умер за бога, отечество и короля…
То, о чем он думал, было интереснее…
— Иди спать! — позвала его Ярмила.
— Не могу, — ответил Гашек. — У меня такая идея, такой замысел…
Утром, когда он еще спал, Ярмила нашла на столе бумажку с каракулями и, прочитав слова: «Идиот в роте», выбросила ее в мусорную корзину, уверенная, что Ярослав не вспомнит о ней.
Она ошиблась: едва открыв глаза, Ярослав сразу стал искать свои заметки. Ярмила указала на корзину с мусором:
— Я выбросила твои каракули…
Она с удивлением смотрела, как муж роется в мусоре, с торжеством вытаскивает смятый листок, расправляет его и радостно восклицает:
— Вот он!