— Отец, на дворе двадцатый век, сейчас уже нет такого разделения между сословиями, как было раньше, — возразил я.

— Мой сын не настолько глуп, чтобы верить в это, — хмуро ответил он, поднимаясь со стула и подходя к окну. — Именно сейчас эти различия проступают очень ярко. Раньше ты даже приблизиться не смог бы к аристократке, не говоря о том, чтобы сходить с ней в театр. Я знаю, что между вами происходит нечто большее, чем просто дружба, молчи, сын! Я всё вижу и понимаю. Сейчас такое время, когда у аристократов остается всё меньше реальной власти, лишь титулы, за которые они цепляются, как утопающий за соломинку. И за эти титулы они будут бороться. Пока в головах простолюдинов есть разница между аристократом и не аристократом, они будут высокомерными, злыми, презрительными. И когда ты придешь в этот театр, наряженный в их одёжки, они будут смеяться за твоей спиной. Знай это, сын мой.

— Ты говоришь какие-то глупости, — я провел рукой по столу, а после сжал её в кулак и посмотрел на спину отца, — времена изменились сильнее, чем ты думаешь, отец!

— Да? — он повернулся ко мне лицом и мягко улыбнулся, — тогда скажи родителям Мэри, что вы вместе. Скажи им, что любишь её и посмотри, что будет.

— Ты не понимаешь… — устало пробормотал я, отводя взгляд, — я бедный еврей, я не смогу обеспечить её.

— И поэтому вы встречаетесь тайно? — ухмыльнулся он, — аристократия изжила себя только потому, что среди них осталось слишком мало настоящих волков, способных удержать власть и деньги в своих руках. Скоро на их место придут другие люди, свежая кровь и плоть, которые будут более безжалостны, чем они. А спустя поколения уже они будут зваться аристократами, их потомки будут презрительно смотреть по сторонам и считать себя выше других. Родители Мэри это понимают, поэтому ты никогда не сможешь взять её в жены. Они выдадут её замуж за волка.

— Я смогу стать достойным её, — разжав и снова сжав кулаки, я поднялся на ноги и прямо посмотрел на отца, — я стану волком.

— Нет, не станешь, — в ответ отец устало опустился на стул и положил руки на стол, — проблема в том, сын мой, что ты не такой. И я таким никогда не был. Если ты попытаешься погнаться за богатством, то либо проиграешь и станешь настоящим нищим, либо потеряешь себя и станешь бездушным. Тем, кто никогда не сможет держать в своём сердце любовь к этой девушке. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, отец, — прошептал я, подходя к нему и кладя руку ему на плечо, — к сожалению, понимаю.

— Тогда ты должен понимать, что время влюбленности подходит к концу. Пришла пора расставаний. Прекрати мучить себя и её, Давид, иначе ваши слезы окрасятся в алый цвет.

— Дай мне ещё немного времени, отец, — склонившись к нему, прошептал я в его ухо, — я не хочу терять её сейчас.

— Просто будь осторожен, хорошо? — также тихо ответил он, сжимая мою руку, — у любви слишком много острых граней, а вы и так были слишком долго вместе.

— Как я выгляжу? — покинув комнату, где переодевался, я прошел в гостиную, там меня уже ожидал мой отец, а также гувернантка Марии, мисс Хейли Брукс, которая привезла мне мой выходной костюм.

— Теперь ты настоящий джентльмен, сынок, — с какой-то грустью в голосе, пробормотал он.

Хейли лишь довольно улыбнулась, а затем прошла через всю комнату, чтобы стряхнуть с моего плеча невидимую пылинку.

— Ты просто великолепен! — мягко улыбнулась девушка, — Мэри будет в восторге.

— Что же, я надеюсь на это!

На мне был черный, сильно открытый на груди пиджак с длинными, обшитыми чёрным шёлком лацканами. Такой пиджак ещё называют смокинг, но так как я не курю, то лучше его назвать «вечерний пиджак». Под ним на мне была белая льняная сорочка с французскими манжетами с классическими золотыми запонками геометрической формы. На шею я надел галстук темно-синего цвета без узора и завязал его классическим «крестовым» узлом. Этому меня научил отец, когда я пришёл устраиваться на работу в библиотеку. Красивый симметричный узел идеально подошел к моему костюму.

Однако я чувствовал в себе неуверенность. Костюм, что был на мне, стоил целое состояние, если судить по доходам моей семьи. Мария говорила, что ничего страшно не будет, если я помну его или испачкаю, но это не успокаивало меня.

— Давид, ты чего стоишь такой задумчивый? — внимательно посмотрев мне в глаза, вежливо поинтересовалась девушка, — волнуешься?