Пимен-то и слова такого раньше никогда не слыхал, а уж что оно означает — тем паче, но Константин растолковал, подробно изложив, как на блюдечке:

— К монахам подойди. Они ближе всех к нему. К келарю с ключником не забудь обратиться, они и вовсе его первые помощники. Сам речь заводи об игумене, не стесняйся. Похвали простодушно, а там слово за слово, и они либо подтвердят все то хорошее, что ты о нем скажешь, либо опровергнут. Но и другое не забывай. Все они — его подчиненные. Могут и не сказать кое-чего. На то у тебя смерды имеются из селищ, которые всего два года назад числились за этими монастырями. Они должны помнить, как он себя с ними вел. Теперь им опасаться его нечего, так что все вывалят как на духу.

— А с ними с чего начинать? — вновь не понял Пимен.

— Да ты просто интерес прояви, — пожал плечами князь. — Дескать, когда за монастырем были, наверное, жили как у Христа за пазухой, а теперь княжьими стали, так тяжело небось? И посочувствуй. Эх, мол, бедные вы, разнесчастные. Тиун-то княжий дерет, поди, три шкуры? Понял?

— Вроде да, — вздохнул монашек.

— Только не сразу все это выкладывай, — поучал Константин. — Поначалу просто заведи разговор о житье-бытье, об урожае, о погоде, о скотине. Затем на самого человека речь переведи, спроси, как ему живется. И слушай внимательно, с любопытством, чтоб он всей душой к тебе потянулся, сердце открыл нараспашку. Тогда только и заходи.

— Куда? — захлопал глазами монашек.

— Да в сердце же, — вздохнул князь.

— Лепо[68] ли? — усомнился Пимен. — Он ко мне со всей душой, а я, стало быть, к нему с тайным умыслом. Как-то оно… — И, не договорив, осекся, засмущался, покраснел от стыда, ругая себя мысленно: «Князя поправлять вздумал, орясина дубовая! Совсем ума нет!»

Однако Константин не обиделся, не оговорил, напротив, терпеливо разъяснил:

— Какой ему будет вред, что бы он тебе ни сказал? — И сам же ответил: — Никакого. Главное, чтоб не огульно оно все шло, а с доказательствами.

— На каждое слово видока требовать? — вновь не понял Пимен.

— Зачем видока? — искренне удивился Константин. — Тот, кто говорит, им и станет, если умеючи. Тут, главное, вовремя усомниться в том, что человек не врет.

— А не накостыляет по шее-то, ежели я во лжи его… — начал было монашек, но князь сразу перебил.

— Обязательно накостыляет, — уверил без тени улыбки. — Кому же понравится, когда ему не верят!

— Тогда как же я?

— А ты не обвиняй, — пояснил Константин. — Усомнись только. Самую малость. Скажи «да ну?», или там «неужто вправду такое было?», или просто головой помотай: «ишь ты, прямо не верится».

— Вон ты как славно мне все расписываешь, — вздохнул Пимен и простодушно заметил: — У самого, поди, во сто крат лучшей вышло бы… — И замолк окончательно, тут только сообразив, какую ересь сморозил.

Лицо парня было уже не румяное, а кумачовое. Да что там кумач, цветом оно уже напоминало переспевшую малину. Это же додуматься еще надо — князю такой совет подать.

«Ну ты что, вовсе без ума? — вопрошал он себя мысленно и отвечал тут же, не раздумывая: — Да разве не видно сразу? Конечно, без него, родимого. Ну, теперь князь-батюшка точно взашей прогонит».