— Кто понимает? — спросил он хмуро дружинников, но знатоков латыни среди них не нашлось.
Деваться было некуда. Пришлось поручить перевод самому фра Люченцо. Поручал сам Кулека, красноречиво разъяснивший монашку, что будет с его ушами, глазами, языком и носом, не говоря уж о прочих частях тела, если тот попытается схитрить и перевести неверно.
— Проверить твои каракули есть кому, не сумневайся. Князю просто лень самому возиться да пером по пергаменту скрипеть, — добавил он в конце своей живописной речи.
Доминиканец испуганно закивал и поклялся кровью Христовой, что сделает все, как надо. Трудился он и впрямь добросовестно, высунув от усердия язык, и через три с лишним часа ухитрился не только исписать несколько здоровенных пергаментных листов, но и сам перемазался чернилами. Едва Ярослав пробежался глазами по тексту, как сразу понял, что латинянин не соврал. Перевод и впрямь был осуществлен на совесть, причем почти без единой помарки.
— А вот теперь, князь Константин, мы с тобой поговорим иначе, — пробормотал он, почти блаженно улыбаясь и предвкушая тот счастливый миг, когда он развернет эти листы перед всеми князьями и зачтет вслух.
Теперь с такой грамоткой Константина ждал не царский венец, а суровый суд. И защищать его в таком деле, как тайный сговор с врагами православия, охотники навряд ли найдутся. Даже тесть его, Мстислав Удатный, и тот на такое не решится.
«Да, суд и поруб, а до того хорошо бы еще и глаза ему повыкалывать — подумал мстительно Ярослав. — Он мне око, а я ему два долой».
Он потянулся всем своим могучим телом и почти ласково сказал фра Люченцо.
— Не боись. Коли все нормально пойдет, так ты не только жив останешься, но еще и с набитой калитой отсюда уйдешь. Теперь тебе одно осталось — по моему зову зайти в гридницу, где мы будем сидеть, и поведать, кто вручил тебе оный свиток и кому ты должен был его передать. Понял ли?
Доминиканец испуганно закивал, не сводя глаз с рук дружинника Кулеки, тяжело лежащих на столе.
«Я всегда знал, что русичи сильны, как их медведи, но чтоб настолько», — мрачно думал он, готовый подтвердить кому угодно и что угодно. Тем более что это и без того входило в его планы.
Глава 18
По ленинскому пути
— В оном свитке, с коего мне перевод учинили, все полностью сказано. И то, как князь Константин с погаными латинянами уговаривался, и то, за сколько сребреников оный Иуда Русь римскому папе запродать решил, — заявил Ярослав Всеволодович.
Константин поначалу даже не понял, о чем тот говорит. Звучало все это настолько дико и нелепо, что не могло иметь к нему никакого отношения, но… почему-то имело. Он недоуменно смотрел по сторонам, силясь понять, что же происходит, а князь Ярослав между тем с явным удовольствием, неторопливо смакуя каждое слово и время от времени прерываясь лишь для очередного ядовитого комментария, зачитывал перевод тайной грамотки папы римского к рязанскому князю.
Нет, даже не так. Не грамотки, а ответа Гонория III на письмо Константина, направленное в Рим. На письмо, которого рязанский князь никогда не писал и даже в мыслях не собирался этого делать. Первую половину текста Константин вообще пропустил мимо ушей, хотя и зря, конечно. С другой стороны, какой смысл вслушиваться в суть, если все, что там понаписано, голая ложь и ничего, кроме лжи?
В висках нетерпеливо и зло стучал только один вопрос: «Кто?!»
Выбор имелся, хотя и ограниченный, однако, сколько ни перебирал Константин, ответа так и не нашел. Все его рассуждения заходили в безнадежный тупик — отыскать вдохновителя этой липы по старинному принципу «кому выгодно?» представлялось совершенно безнадежным делом. Уж очень для многих тут была выгода.
Да, не он первым начинал, не он бряцал оружием, не он предъявлял многочисленные и ни на чем не основанные претензии — ну и что? В конечном итоге все они были побежденными, а он — победителем. Как бы ни были виноваты проигравшие, все равно они в обиде не на себя, а на того, кто их обыграл. Это — закон.
«Хотя тут надо не о разгадке думать, — оборвал он себя. — Прикинь лучше, как из Киева уйти. И желательно живым», — добавил со вздохом, вновь заставляя себя вслушаться в словесные кружева, которые плел Ярослава.