– А как в тридцать седьмом было? Которых сейчас признают, что неправильно? И Сергей Степанович рассказывал, что на войне было, заранее рассчитывался процент потерь от своего ошибочного огня.

– Ежов сам был предателем, врагом народа, обманом пролезший на ответственный пост, – разговор начал меня раздражать, – и на войне мы никогда заведомо не стреляли по своим. Как вы, своих даже не за предательство, а по подозрению убивали. Горьковский ведь Якубсона тоже не сам, а по приказу Линника? Да, показания уже есть, что ты к смерти Дмитрия Тарана отношение имеешь – откуда у вас пентотал?

– Горьковский передал, еще в прошлом году. А ребята с медфака противоядие хотели разработать. Витя Крапивин на себе испытал, добровольно вызвался. И сердце не выдержало – что-то не учли, а другого образца для проверки и доработки Горьковский стянуть не сумел.

А это уже интересно! Слава Князев, передавший нам все про пентотал натрия, ничего не говорил про антидот, что заранее примешь, и ничего у тебя не узнают. А эти доморощенные гении, выходит, что-то сварить успели? Что ж, эта сучка еще какое-то время жизни себе вытянула – пока ее и этих гениев со всем старанием не допросят.

– Так выходит, на совести вашей организации еще один труп есть? Причем опять же из своих. Вы как бандеровцы – которые своих «зрадныков» убили больше, чем тех, кто на самом деле был против. Думали, что вы «Ленинская гвардия», подпольная коммунистическая организация в нашей советской стране, – а вышло, что обычная уголовная банда.

Наконец расплакалась! По крайней мере, слезы вижу. И шепчет что-то вроде «мы хотели как лучше».

– Это кто ж «мы»? Твои же товарищи от тебя отрекаются! Твой Марат уже показания дал, что ты его совратила, с пути сбила и вообще была в вашей организации после Линника вторым человеком. Вам очную ставку устроить?

Марат оказался совсем не идейным – хотя ходил в комсоргах. На первом же допросе и без всякого принуждения вывалил про бывшую пассию такое, что поверить сложно, как он близко от себя терпел такую змею подколодную, американскую шпионку и врага народа! Слизняк, что даже противно, – однако доказано уже, что именно он самым ближним и доверенным помощником гражданина Линника был и сам непосредственные приказы убивать отдавал. Так что ответит по всей строгости – и по пока не проверенным данным, еще один труп на совести банды есть, Степа Карасев, наш агент «07». Причем к этому убийству, похоже, Линник не причастен – его птенчики сами постарались. А значит, тех из них, кто замарался, нечего жалеть!

– И твой отец тоже. После того, что ты сделала, ему ректором не быть. И в университете не остаться. Это в самом лучшем для него случае, если доказать сумеет, что не подстрекал, даже косвенно, разговорами на тему. Пока что его в больницу положили с инфарктом, сейчас состояние тяжелое, и выкарабкается ли, не знаю. А мачеха – она ведь тебе не родная, у вас и прежде отношения были не очень – так прямо тебя проклинает, за то что все благополучие семьи под откос, от тебя отрекается и «желаю, чтоб эта вражина в лагере сдохла». Хочешь, устрою, чтоб она тебе это в глаза высказала? Так что доигралась ты, Нина, – все равно из каких побуждений! Попав во враги народа, – и мало ли какие намерения у тебя были, одни лишь дела значение имеют!

И тут она спрашивает:

– Я же тебя убила. Видела. Как?!

Я лишь усмехаюсь в ответ. Рукой дотрагиваюсь до шеи – до того места, куда Машеньке попала пуля. Зачем я это сделала – а просто так! Чтоб боялись – «нас не убьешь». Мы – бессмертные!

И лишь позже сообразила, что усмешка моя, да при таком освещении и ракурсе, вышла очень похожей на вампирский оскал, как в киноужасах из будущего. Да еще Лючия что-то спросила у следователя про «перекусить», а он ей – не извольте беспокоиться, сейчас ужин вам организуем, в лучшем виде!

И тут дочка ректора, комсомолка и бывшая советская студентка, сделав круглые глаза, истошно визжит, будто ее тащат на костер! Пытается забиться в угол, от меня подальше, осеняет себя крестным знамением и орет в истерике:

– Сгинь! Изыди! Гады! Ненавижу! Всех ненавижу!

Следователь вскакивает и тоже орет: «Под дурку косишь? Так карцер тебе будет сейчас, вместо больницы!»

– Пусть в карцер, только им меня не отдавайте! Не хочу ужином стать!

Ну что, товарищ капитан, можно уводить. И чтоб она в камере с собой не покончила! Ты всю оставшуюся недолгую жизнь будешь скулить и жалеть о том, что совершила, – не потому, что раскаиваешься, а из жалости к себе. И уж я позабочусь, чтобы суд ненужную гуманность не проявил! Ну а что ты нас вурдалаками считаешь – пусть! Это ж западенщина, тут вера во всяких вампырей в культуре глубоко сидит, – а образование лишь поверх, наносным слоем.

– Это ты зря, Ань, – покачал головой Юра Смоленцев, когда я ему все рассказала (традиция у нас уже, в самом конце дня «разбор полетов» проводить сугубо между своими), – мы для чего тогда в оборотней рядились? А чтоб фрицевское часовое или патрульное рыло в ночном лесу представляло, как к нему сейчас упыри крадутся, сейчас схарчат, – и уже хочется к краю своего поста подойти, где сосед тебя видит, а на остальное болт забить. То есть нам, диверсам, конкретная польза. А что хоть ты, хоть Советский Союз выиграет от убеждения этой соплюхи, что нами правят упыри? А она ведь теперь так о том орать будет!

– А пусть орет! – отвечаю. – Кто ее услышит и кто ей поверит? Как некий Фаньер про «вирус коммунизма» на весь мир вопит.