Понял меня мой начальник и — поверил. Пожалел даже, наверное. Уж очень я был уставший и издерган.
— Ладно, иди спи! Сделаем, как говоришь. Моего коня бери, и пограничников дам. Будем считать, что ты из Берни никуда не выезжал. В тайгу разве только… На худой конец выдумаем легенду, выкрутимся…
— Не будет там ничего…
— Ладно, иди спи. Самойленко группу подготовит и тебе позвонит.
Хотел просить, чтобы Чесноков мне еще и Сашу Самойленко дал, но не решился. Знал я, не даст он его, и я бы не дал. Нужен он тут, в особенности в такое тревожное время. Красноармейцем поступил к нам этот рыжеватый ачинский сибиряк с мальчишескими веснушками.
Настойчивостью и трудом за пару лет Самойленко вырос в деятельного и умелого оперативника-следственника с большой пробивной силой. Его любили все. Товарищи и старшие по службе верили в него, и на этом — основа любви к нему и дружбы. Товарища и брата в нем нашли наши женщины и он был для всех и братом, и другом. Конечно, женщины его и эксплуатировали. Узнав, например, что Самойленко в районный центр собирается, довольно отдаленный, женщины тут как тут:
— Саша, милый, соски привези моему малышу, которые для молока, и таких…
— Знаю! Сам сосал.
— Мне резинки, Саша. Дамские проси. Знают они…
— Сам знаю. Второй год вожу…
В ту ночь, на первое мая 1931 года, я уснул спокойно. И не только из-за усталости. Знал я: раз подготовку людей и коней поручили Самойленко, значит, все будет и правильно и вовремя…
Еще раз мы с ним встретились на западной границе. Я к себе его приглашал и обещал мигом оформить перевод, службу подходящую и продвижение. Не согласился Самойленко:
— Не настаивайте, прошу вас. Я ваш ученик и мыслю вашими категориями. Сейчас хочу свои силы попробовать в иной среде. Может, после когда-либо…
В сорок первом встречались довольно часто. Самойленко учился в Москве, и по воскресеньям приезжал ко мне в Кусково. Он забавно рассказывал, как его приняли в это учебное заведение, доступное далеко не всем желающим.
— Вы же знаете, в образовании у меня довольно большой недобор и на том нужном языке я и плакать не умею. Понимал — отчислят и по утрам искал в списке отчисленных свою фамилию…
— Ну, и как же?
— Не догадываетесь? Посмотрите на меня хорошенько! Ничего не замечаете?
— Ничего, будто…
— Вот в том-то и дело! И все так! Только сопливые девчонки еще в школе эту мою благодать заметили, рыжим называли, а мои брови поросячьими. В них-то и вся сила оказалась. Дошло?
— Признаться, не очень.