Ингвар учился доверять этой голубой искорке свою жизнь, следуя за ней в подземном лабиринте. Мог увидеть синюю чёрточку на потолке нужного коридора или на стене, где-то в глубокой расщелине между камнями. И тогда знал, в какую сторону поворачивать.

В лучшие дни, когда вдохновение расправляло паруса, когда сил было много, а плечо болело не так мучительно, Ингвар видел под водой не всполох искры, а поблёскивающую нить. И тогда мог смело идти. Лабиринт превращался в прогулку.

Иногда дни были плохими.

Ингвар пытался спать, сидя по грудь в воде, и наскрести оргона на следующий бросок. Раздуть его из тех угольков уверенности, что сберёг под водопадом отчаяния. Но сколько бы ни изощрялся Великан с метафорами, сколько бы ни бросал руну, оргон всё равно беспомощно утыкался во тьму. Исчезал в ней, как камень, брошенный в ночное озеро.

Только темнота отвечала ему.

Призрак фамильяра оставался с ним.

Бестолковый Уголёк не понимал, как подсказывать Нинсону путь. Да и не пытался. Он самозабвенно испытывал новые морские воплощения. Оборачивался то океанской змейкой с треугольными чешуйками, то плоскобрюхим скатом, гигером глубокой воды.

Тульпа мерещилась Нинсону. Где-то рядом, в общей на двоих тьме.

Тульпа шептала слова заклинания рядом с ним. И для него.

Чтобы только у него получилось. И у него получалось.

Ной знал это.

Встречая Нинсона у выхода из лабиринта.

Помогая ему выбраться из узкого колодца.

Подхватывая умирающего и переохлаждённого Великана на руки.

Переворачивая новые и новые клепсидры, пока Ингвар был под водой.

Лоа не хвалил его, не поздравлял. А только вёл дальше.

К новым клепсидрам, в которых было больше времени.

И к новым катакомбам, в которых было больше воды.

Ной готовил его, тренировал, учил дышать и экономить воздух.

Раз за разом усложняя маршрут для отвыкшего жаловаться Великана.