И, тем не менее, Илья вошел в дом за матерью, а ведь мог просто развернуться и уехать.

Я разулась, а этот кретин зашел в обуви! Пройдя в гостиную, закатываю глаза. Говнюк по-свойски уселся на диван, широко раскинув руки по спинке, и закинул ноги на журнальный столик. И Инга ему ни слова не говорит, но вот мужчина не выдерживает. Подходит к Илье и одним движением скидывает ноги со столика.

– В своем доме будешь вести себя, как вздумается. И обувь сними сейчас же! Иначе…

– Иначе что? – перебивает он, и я четко вижу в его глазах отвращение. – Выставишь мою задницу за дверь? Да пожалуйста.

Краем глаза подмечаю, как тяжело вздыхает Инга – она меж двух огней. Собственно, как и Марина между мной и Росом. Без вмешательства третьего быть беде. Но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Инга спешно пытается спасти напряженную обстановку:

– Кстати, Анисья, знакомься, это Лев Григорьевич, мой му…

– Твой ёбарь, – резко и с долей цинизма перебивает Илья.

На этом мое добродушие вмиг заканчивается. Просто лопается воздушным шариком, из которого брызгает вся скопившаяся с момента похищения ярость.

Подхожу к Илье и со всей дури отвешиваю ему резкий подзатыльник. И пусть у меня теперь ноет ладонь, но хотя бы так я поставила на место зазнавшегося индюка.

– Ты… – он подрывается с дивана и замахивается рукой.

Инстинктивно прикрываю лицо руками, жду удара, но ничего не происходит. Секунда… Две… Три… Медленно убираю руки и выдыхаю, не будет он меня бить. Хочет, судя по покрасневшему и перекошенному злобой лицу, но сдерживается. Сердце от паники уже грохочет в груди, но плевать, я сделала то, что должна была.

– Ты можешь сколько угодно ненавидеть отчима, но мама – это святое. Тебя могут презирать все вокруг, но она будет любить всегда, независимо от того, сколько гадостей натворишь. А ты что делаешь? Осознанно плюешь ей в душу! Да я бы все на свете отдала ради материнской любви. Но я не знаю, что это такое, потому что моя мама умерла, когда я была маленькой.

– Что ты меня тут лечишь, как хреновый мозгоправ, – выплевывает Илья, – я не нуждаюсь в чьих-либо советах. Срал я с высокой колокольни на людей вокруг. Я не миллион баксов, чтобы от меня сходили с ума. Не нравлюсь таким, какой я есть, да пожалуйста, мне плевать.

Меня поражает безразличие, с которым были сказаны слова. Ровно, четко, без эмоций. Он не срывался на крик, такое ощущение, что ему действительно пофиг на все. Маска – это первое, что приходит на ум. За которой он умело прячется от окружающих. А грубые слова – как способ защититься. У меня не поворачивается язык сказать: да он просто редкостный говнюк! Что-то останавливает ответить грубостью на грубость, но никак не могу понять, что именно. Может, Инга?

– Как был невежественным хамом, так им и остался, – говорит Лев Яковлевич, но даже мне понятно: мужчины провоцируют друг друга. – Мать бы постеснялся и девушку брата. Думаешь, им приятно слушать твои нецензурные умозаключения?

– На хую я вертел твое мнение, ёбарь. Тебя вообще не спрашивали, стой в сторонке и помалкивай.

– Сопляк, ты как со мной разговариваешь!

– Лев, Илья! – вскрикивает Инга и встает на пути мужа, чтобы они не сцепились с Ильей.

Женщина оттаскивает мужа и удерживает рядом с собой под руку, а говнюку рядом со мной весело. Он полностью расслаблен и отвечает, скорее, играясь на эмоциях отчима. Вот уж у кого стоит поучиться сдержанности! Сама не понимаю, почему поддерживаю Илью вместо того, чтобы снова дать подзатыльник. Чертова внешность! Вижу в нем Тима и ничего не могу с собой поделать, автоматически становлюсь на его сторону. Они с братом разные, но в то же время одинаковые до ужаса.

– Инга, ты можешь защищать сына сколько угодно, но пока он не получит хорошую трепку, ничего не поймет, – успокоившись, говорит Лев Яковлевич.