— Как прикажет моя кайри, — без малейших усилий отстранив меня от себя, совершенно невпопад произнес он. — Ты — мой дар и… мое проклятие…
Возразить ему я не успела.
Кто из нас был мертвым, кто — живым… Тунику он сорвал с себя сам, оставив ее лежать рядом с плащом.
Белое на черном…
Футболку снимал с меня робко, сдерживая дыхание и едва касаясь кожи, словно опасаясь отпугнуть, задеть той силой, что билась, грозя смести нас обоих.
А я хотела ее! Этой необузданной, неукротимой жажды обладать мною. Смять, покорить, заставить кричать… не от боли, от страсти, от стремления чувствовать, как жаркой волной окатывает желание настолько простое и бесстыдно откровенное, что не обмануться, не ошибиться, не спутать одно с другим…
И я тянулась к нему. То ластилась… губами, кожей, всем телом впитывая в себя его вкус, запах, упругость его мышц, нежность движений… То скрюченными пальцами впивалась в плечи… требуя, заставляя, ведя за собой… То замирала… чтобы вместе с ним сорваться в пропасть… чтобы там, разлетевшись на осколки, собрать себя заново… продолжая жить.
Трудно сказать, сколько длилось это безумие. Минуты, часы, вечность… Я не позволяла себе потерять ни мгновения. Он — тоже.
Без слов, лишь стонами, да судорожным дыханиям рассказывая, как мы нужны друг другу…
Как мы будем жить друг без друга…
Усталость навалилась внезапно, придя вместе с легкостью и пониманием, что вопреки его предупреждению, жалеть я не буду ни о чем.
Как он укладывал меня в постель, осознавала уже с трудом, проваливаясь в пустоту, в которой больше не было кошмара последних дней. Но даже сквозь покой, царивший в моей душе, я все равно тянулась к нему, прижималась, убаюкиваемая четким ритмом его сердца и той мощью, что обволакивала меня… защищая.
Вскинулась я лишь раз, услышав тихое:
— Ты станешь моей кайри?
Произнесла ли свой ответ вслух, я не запомнила…
Проснулась я резко. Опасности не было, только остановившийся на мне чужой взгляд, но и этого хватило. Рука машинально дернулась в сторону, в поисках оружия, но…
Воспоминания нахлынули, возвращая в душу уже не горечь, а ощущение потери.
Он и на этот раз сделал по-своему, решив за меня. Возможно, был прав. Все, что не сказано, так и останется с нами.
— Ну, ты и сильна, наставница!
— Поговори мне еще, стажер, — буркнула я, вроде как недовольно, нехотя поднимаясь с дивана, на котором спала. Судя по обстановке в номере весьма неплохой гостиницы. — Злишься? — поинтересовалась насколько это было возможно невинно, глядя на развалившегося в кресле Шаевского.