Я мог бы остаться на шхуне и подождать, когда подчиненные выполнят мой приказ, но не совсем был уверен в них, потому что не имеют опыта подобных операций. Да и скучно стало. Предыдущие однообразные и безопасные походы накопили во мне столько скуки, что даже перед этим поссорился с женой на радость ей, а то Анастасия Ивановна уже решила, что совсем не люблю ее, не только не бью, но даже не ругаюсь. После полуночи, когда стало так темно, что не только пинас, но и острова были не видны, две абордажные партии, обмотав весла тряпками, чтобы меньше шума производили, на двух катерах отправились к шведскому судну. На первом на носовой банке сидел я, а на втором командовал Захар Мишуков. Шли медленно. Три-четыре гребка — и дальше по инерции. Собирался выйти впереди носа пинаса, а потом подвернуть, но вдруг заметил высокий темный корпус прямо по курсу. Какие кранцы не крепи на борту катера, как осторожно не подходи к борту, а удар будет относительно громкий. Тех, кто в каютах, не разбудит, а вот вахтенного на палубе — наверняка. В том, что вахтенный спит, я не сомневался. Иначе бы уже поднял тревогу. Мы прошли вперед, к правому якорному канату.

Канат был пеньковый, толщиной сантиметров пятнадцать и у воды мокрый. Мои руки в кожаных перчатках соскальзывали порой, но ноги в суконных штанах держали канат крепко. По канатам и деревьям я с детства лажу хорошо, будто знал, что это умение пригодится в будущей профессии, хотя мысль стать моряком пришла в старших классах школы и тогда уже почти не осталось парусников. Дальше пошла сухая часть каната, лезть стало легче. Перед тем, как поднять голову над планширем, я замер и прислушался. Если меня засекли, то, как только подниму голову выше планширя, получу по ней тяжелым предметом, может быть, повезет и деревянной вымбовкой от шпиля, а не топором, после чего свалюсь в воду и утону раньше, чем приду в сознание. Что со мной будет дальше — не знаю. Скорее всего, на этом и закончится вечная жизнь данного тела и вечная душа отправится искать новое и начинать сначала, с зачатия, позабыв всё, что было раньше. Разве что станет писателем исторических романов и вспомнит кое-что. Сперва я положил на планширь левую руку. Вдруг не выдержат нервы у бдительного вахтенного и ударит по ней? Руку, конечно, жалко, но она не так важна, как голова. Или я еще не всё знаю о роли головы и рук? Правой рукой схватился за планширь уже спокойнее, а потом и подтянулся, опершись на обе. По голове не получил и облегченно выдохнул.

Пока что кнехты — это одно или, как на этом судне, два установленных вертикально на палубу трюма, дубовых бревна, верхние части которых примерно на метр возвышаются над палубой полубака, и не соединенных горизонтальной чуркой. Толстые канаты обоих якорей были положены восьмерками каждый на свой кнехт. Незадействованные части канатов лежала колышками на палубе по обе стороны деревянного шпиля, установленного перед фок-мачтой. Обычно при стоянке на якоре на баке выставляют вахтенного матроса. Я предполагал, что он кемарит, присев за шпиль. По крайней мере, там бы прятался от ветра я. Ветер сейчас хоть и слаб, но сырой и неприятный. Не нашел ни за брашпилем, ни за скойланным бухтой, запасным канатом у самой фок-мачты. Вахтенный сидел на трапе левого борта, ведущем с полубака на главную палубу. Прижав к груди руки, кисти которых были спрятаны в рукава, и привалившись правым плечом к фальшборту, шведский матрос тихо посапывал, коротая нудную вахту. По сопению я и обнаружил его, а то так бы и налетел в темноте. Проснулся он быстро, а вот умирал с перерезанным горлом долго и до последнего скрёб зубами мою перчатку, зажимавшую его рот. На палубе возле комингса трюма спал второй матрос, может быть, тоже вахтенный. Остальные были в носовом кубрике, дверь в который располагалась в высокой переборке полуюта, которая на пинасах имеет прямоугольную форму и идет от нижней палубы, отделяя носовую часть судна от трюма. Я открыл эту дверь, хапанул ноздрями вонищу немытых тел, грязной сырой одежды и обуви и сразу закрыл, подперев деревянным бруском, который лежал на палубе у фальшборта. Пусть и дальше спят. Помешать захвату судна все равно не смогут.

Я вернулся на бак и тихо приказал:

— Еще два человека поднимаются по канату, а остальным швартоваться к борту и подниматься по «кошкам». Можно шуметь, но не сильно.

Одного матроса я оставил у двери в кубрик, а со вторым пошел к кормовой надстройке, где находились две каюты. Я предположил, что капитанская каюта в лучших морских традициях будущего располагается по правому борту. Открыв дверь, увидел освещенную подвешенным под подволоком, маленьким, металлическим со стеклянными боками, прямоугольным, масляным фонарем, узкое помещение с четырьмя двухъярусными койками с рундуками под нижними, на которых спало семь человек. Судя по армейским кафтанам, висевших на деревянных колышках, вбитых в переборку напротив двери, трое из спящих — шведские офицеры, наверное, пассажиры. Закрыв дверь, приказал второму матросу подпереть ее, а если вдруг откроют, рубить шведов палашом.

Капитанскую каюту, расположенную по левому борту, освещал точно такой же, подвешенный к подволоку фонарик. Она была раза в два больше соседней. Кроме широкой кровати с рундуком, приделанной к переборке, разделяющей каюты, еще имелись стол, приделанная к борту лавка вдоль одной его стороны и три банки-табурета по другую, а также смесь шкафа с этажеркой — сверху присобачили две полки с бортиками, на которых стояли какие-то книги и коробочки. На деревянных колышках, вбитых в переборку между кроватью и входной дверью, висели длинный, кожаный, просмоленный плащ и шляпа с широкими полями и тесемками для завязывания под подбородком, кафтан, камзол и нижняя рубаха. На палубе под вешалкой стояли низкие сапоги. По другую сторону от двери висел на двух колышках и почти горизонтально к палубе мушкет, а на третьем — палаш в дешевых деревянных ножнах. Шкипер — длинный и средней упитанности блондин с вытянутым костистым лицом — спал в рубахе, штанах и чунях, обутых на босу ногу. От него сильно воняло свежим перегаром. Как догадываюсь, перед сном он изрядно принял. Может быть, в компании пехотных офицеров. Обычно знатные пассажиры питаются за капитанским столом. Он долго не хотел просыпаться, мычал и вялой рукой слабо отталкивал мою. Открыв глаза, долго смотрел на меня, то ли а-акая, то ли просыпаясь.

— Ты кто? — хрипло выдавил шкипер из будто пережатого горла.

— Твой кошмар, — ответил я на шведском языке. — Во всех смыслах слова.

— Какой кошмар? — еще более удивленно спросил он.