Города Ниеншанца, как такового, не было. Его сожгли в октябре прошлого года по приказу генерал-майора Крониорта. Раньше здесь жили лютеране разных национальностей. Православным и язычникам разрешали селиться не ближе трех верст от города. Осталась только крепость, построенная по всем канонам фортификационного искусства того времени: правильный пятиугольник с бастионами (пятисторонними укреплениями на углах крепостной стены, состоящими из люнета с двумя фасами (передними сторонами), двумя фланками (боковыми сторонами) и открытой горжей (тыльной стороной); шпиц — исходящий угол бастиона; обращенные друг к другу части двух соседних бастионов образуют бастионный фронт)), окруженный валом шириной девятнадцать метров с палисадом у подошвы наружной отлогости и рвом шириной двадцать восемь метров. За контрэскарпом (искусственно срезанным под большим углом краем склона, обращенного передней частью к обороняющемуся) находился усиленный палисадом прикрытый путь. Два бастионных фронта на наружной ограде доходили крыльями почти до гласиса (пологой земляной насыпи перед наружным рвом) крепости. Ограду начали строить в прошлом году по приказу генерал-майора Крониорта, но не успели закончить. Теперь она служила отличным укрытием для наших солдат от вражеской артиллерии. По данным, добытым у языков, гарнизон состоял из шестисот человек при семидесяти пяти пушках и трех мортирах. Комендантом был подполковник Опалев, больной старик из русского дворянского рода, перебежавшего в Смутное время на службу к шведам.

Пехота расположилась под прикрытием ограды и сразу приступила под руководством инженер-генерала Ламбера к рытью траншеи. Драгунам приказали переправиться через реку Охту, которая была здесь шириной метров пятьдесят и глубиной в ямах метров до пяти, и встать напротив крепости вдоль берега до самого впадения ее в Неву. Место не самое удачное, потому что крепостная артиллерия могла нас обстреливать, но ничего лучше не было, вокруг одни болота и лес. Впрочем, шведам было не до нас. Заметив, что наши роют траншею, открыли по ним огонь, довольно плотный и, как я узнал утром, практически безвредный.

Утром к крепости по реке приплыл Петр Первый с осадной артиллерией — шестнадцатью трехпудовыми (вес ядра сорок восемь килограмм) мортирами, сорока восьмью пушками двадцати шести- и двенадцатифунтовыми и десятью тысячами бомб. Царь сам осмотрел крепость и выбрал место для установки мортир и пушек. Солдаты сразу же приступили к оборудованию позиций. Через день Петр Первый отправился на шестидесяти лодках с семью ротами гвардейцев к устью Невы. Их обстреляли из крепости, но не попали ни по одной лодке. Судя по результату, артиллеристы в Ниеншанце были, мягко выражаясь, неважные. Да и откуда здесь взяться хорошим?! Для Швеции это медвежий угол, не имеющий, как они думают, стратегического значения. Им выход к морю и «окно в Европу» не нужны, а возможность московитов стать морской державой кажется глупой шуткой.

На следующий день царь вернулся в лагерь, оставив на каком-то острове три роты и батарею двенадцатифунтовок под командованием бомбардирского урядника Щепотьева, чтобы горячо встретили шведские суда, если вдруг пожалуют на помощь крепости.

В полдень тридцатого апреля генерал-фельдмаршал Шереметев послал коменданту Опалеву предложение сдать крепость и получил ожидаемый отказ. Старик-комендант не геройствовал, а не мог просто так сдать крепость. По правилам западноевропейского военного этикета надо было несколько дней поизображать отважных парней. Иначе осудят и повесят.

В семь часов вечера наши начали обстрел из тринадцати мортир и девятнадцати двадцатишестифунтовок. Шведы палили в ответ. Стрельба продолжалась всю ночь. При этом наши лупили в цель, а шведы — в молоко по большей части. Так понимаю, расстреливали боезапас, чтобы иметь уважительный повод для сдачи. К пяти утрам их пушки затихли. Примерно через час на крепостной стене забили в барабан, сигнализируя о желании договориться о сдаче. Вышли капитан и поручик, чтобы стать заложниками на время переговоров. Подполковник Опалев запросил время до полудня на составление договора о сдаче. Ему дали два часа. В итоге к десяти часам все-таки договорились. Гарнизону разрешили уйти в Нарву со знаменами, стрелковым оружием, четырьмя пушками, запасами еды на месяц и пулями во рту — типа тоже герои. Надеюсь, пули спасут престарелого подполковника от обвинения в измене, которое наверняка последует. Вот так перебежишь на чужую сторону — и враг для обеих.

Ниеншанц была переименована в Шлотбург. Вечером в крепость вошли преображенцы и семеновцы. На следующий день стреляли троекратно в воздух из пушек и фузей, празднуя «величайшую из побед московской армии». Вроде бы хвастовство, а ведь и правда захват этой маленькой крепости станет началом больших преобразований, которые превратят заштатную и мало кому известную Московию в грозную Российскую империю.

У устья Невы стоит на якорях шведский флот из девяти кораблей под командованием вице-адмирала Нуммерса. Они пришли второго мая на помощь крепости. О том, что Ниеншанц захвачен русскими, еще не знают. Даже такие важные новости перемещаются по миру, в лучшем случае, со скоростью всадника. Шведы подали сигнал крепости выстрелами из двух пушек. Наши не растерялись и дважды выстрелили в ответ из крепостных пушек. Видимо, угадали, потому что шведы выслали шлюпку за лоцманами, которые раньше находились на острове, где Петр Первый оставил три роты солдат и батарею двенадцатифунтовок. Урядник Щепотьев сплоховал, рано выскочил с солдатами из засады, поэтому захватить удалось только одного пленника. Он и рассказал, зачем прибыла эскадра, кто ею командует и что, не зная фарватер, боятся заходить в Неву. Как ни странно, присутствие русских на острове не смутило шведов. Вечером они опять дважды пальнули из пушек. Им дважды ответили: мол, держимся еще. И так каждое утро и вечер.

Думаю, шведы надеялись, что из крепости к ним пришлют лоцмана. Ждали до шестого мая, а потом, пользуясь попутным ветром, послали восьмипушечную шняву и десятипушечный тендер, как самые мелкосидящие, то ли для разведки фарватера, то ли для прорыва к крепости за лоцманами, то ли оба варианта вместе или какой проскочит. Оба судна медленно, постоянно меряя глубину и оставляя вешки, продвигались к Неве. К вечеру не успели, встали на якоря.

За их действиями наблюдал Петр Первый с берега. Поскольку мой полк перевели ближе к устью на случай высадки вражеского десанта, я вместе с командирами батальонов и рот тоже следил, стоя поодаль, чтобы не мозолить глаза начальству. Царь был не в духе. Присутствие вражеской эскадры, которую нечем было отогнать, ставило под сомнение захват крепости. Из-за любви к кораблям, Петр Первый был слишком высокого мнения об их возможностях.

Александру Меньшикову было скучно. Любви к кораблям он не испытывал, разве что к мачтам. Попытался какой-то шуткой развеселить царя, но тот не оценил юмор, наорал. Фаворит тоже решил переждать подальше от греха, подошел ко мне.

— Говорят, у тебя есть хорошее гишпанское вино, — произнес он.

На самом деле вино было французским, но отличие его от испанского Александр Меньшиков пока не понимал. Впрочем, все равно ведь на халяву предполагал получить, а дарёному коню в зубы не смотрят.

— Уже закончилось, — сообщил я. — Месяца через два привезут еще, пришлю тебе большую бочку.

— Буду рад! — воскликнул он. — И при случае шепну за тебя словечко государю.

— Буду рад! — повторил я, улыбнувшись, и спросил: — Чего он злится? Мешает ему флот шведский?