— Когда мы с ним познакомились, — продолжал Хунд, — он, похоже, и впрямь уже ничего не мог с женщинами. А раньше у него получалось — если сначала помучит. Таких мужчин, которых возбуждают боль и страх, слишком много даже в твоем королевстве. К концу жизни он стал ценить в женщинах только боль и страх, и, думаю, ни одна из его жертв уже не надеялась выжить. Знаешь, от этого ты спас Годиву, — добавил он, со значением посмотрев на короля. — Поначалу Ивар обращался с ней хорошо, но, как я слышал, он так делал нарочно, чтобы острее было удовольствие потом, когда доверие жертвы вдруг сменится страхом.
В молодости его притязания были, видимо, поскромнее. Женщинам удавалось выжить после того, что он с ними вытворял. Даже попадались такие извращенные, что сами помогали ему.
— Неужто радовались побоям? — недоверчиво фыркнул Шеф.
Ему самому нередко доводилось испытывать боль. Нынешний собеседник выжег ему глаз иглой, чтобы не случилось худшего. Шеф совершенно не понимал, как боль может доставлять удовольствие.
Хунд кивнул.
— У него даже могло быть что-то вроде любви с матерью Свандис. Как бы то ни было, эта женщина зачала от него дочь и дожила до родов. Хотя вскоре после них умерла, ведь Ивар становился все более жестоким. Он очень дорожил дочерью, возможно, из-за ее матери, а возможно, потому, что она была живым доказательством его мужских способностей. Он взял ее с собой в поход великой армии на Англию. Но после переполоха под Бредриксвордом все Рагнарссоны отослали своих женщин — настоящих жен, а не наложниц — в безопасный Бретраборг. Шеф, скажу тебе как лекарь. — Хунд взялся за амулет-яблоко, чтобы засвидетельствовать свою серьезность. — Эту девушку трижды пугали до полусмерти. Первый раз в Бредриксворде. Большинство женщин из той палатки убили, это тебе известно. Годиву ты вытащил, а Свандис схватила оружие и затаилась между растяжек, где воинам нелегко было ее найти. Всех остальных зарезали англичане, настолько ослепленные яростью, что уже ничего не разбирали. Утром она собирала тела. Второй раз — в Бретраборге, когда ты взял его штурмом. Она тогда жила как принцесса, любая ее прихоть выполнялась. И вдруг повсюду опять кровь и огонь, и после этого ей пришлось бродяжничать. Никто не принял бы дочь Рагнарссона под свой кров. А достань она золото, любой его отнял бы. Все ее родственники были мертвы. Чем, по-твоему, она жила? Прежде чем добралась до меня, она прошла через множество рук. Словно монахиня, которую захватили викинги и передают от костра к костру.
— А в третий раз? — спросил Шеф.
— Когда погибла ее мать. Кто знает, что там произошло? И кто знает, что увидел или услышал ребенок?
— Сейчас она твоя наложница? — осведомился Шеф, пытаясь прийти к какому-то решению.
Хунд только рукой махнул.
— Я пытаюсь втолковать тебе, глупец, что она меньше всех женщин мечтает стать чьей-то любовницей. Для нее лечь с мужчиной — все равно что быть медленно выпотрошенной. Если она и соглашается, то исключительно ради еды или денег.
Шеф откинулся на скамье. Хотя в неосвещенном твиндеке нельзя было различить его лицо, он слабо улыбался. Хунд разговаривал с ним совсем как в детстве, как сын трэлла с незаконнорожденным. С другой стороны, какое-то волнение родилось в нем от мысли, что появившаяся женщина
Дочь Рагнарссона, размышлял Шеф. Сейчас, когда ее отец и дядья с кузенами, к счастью, мертвы, это может оказаться не так уж плохо — взять и породниться с Рагнарссонами. Несмотря на ненависть, все признают их потомками богов и героев. Змеиный Глаз заявлял, что в его жилах течет кровь Волси и Сигурда Убийцы Фафнира. Нет сомнений, что даны, свеи и норвежцы признают дитя от подобного союза, — пусть даже она и женщина.
Шеф вернулся к реальности:
— Если она не твоя любовница, зачем ты спрятал ее на борту?
Хунд наклонился к нему:
— Поверь, такого умного человека мы еще не встречали.
— Неужто умнее Удда? — Шеф вспомнил о рожденном в рабстве человечке, который сделался королевским мастером железных дел и самым уважаемым кузнецом среди жрецов Пути.
Но Удда теперь не выманишь из Дома Мудрости, ведь ему никогда не оправиться от пережитых на Севере потрясений.
— У нее другой ум. Она не кует железа и не придумывает машин. Она мыслит глубже. После бегства из Бретраборга она услышала от кого-то об учении Пути. Святых поэм и сказаний она знает не меньше, чем Торвин, и умеет читать их и записывать. Вот почему Свандис решила носить птичье перо, хотя я не знаю, веру в какого бога оно обозначает. — Хунд перешел на шепот: — Я считаю, что она разъясняет сказания лучше самого Торвина. Их скрытый смысл, правду о Вёлунде, о конунге Фроди и девах-гигантах, всю правду, а не наши сказки об Одине и Локи, о Рагнарёке. Тем, кто готов слушать, она излагает странное учение, говорит, что нет Валгаллы для славных и Ностранда для дурных, нет чудовищ в безднах морских и под землей, нет Локи и нет мира Хель…