Он направил длинную, с кожаным корпусом трубу на открытое окно, повозился, испытывая всегдашние трудности с фокусировкой.

— Там, — наконец сообщил он, — девушка с непокрытым лицом склонилась над колодцем, набирает в ведро воду. Она очень красивая, подошла бы для гарема халифа; ее руки обнажены. На шейной цепочке у нее висит… висит серебряный фаллос, клянусь Аллахом!

Юноша расхохотался, а его начальник неодобрительно нахмурился: мудрее не высмеивать дикарей, даже если их женщины не имеют стыда.

Шеф вопросительно посмотрел на Гханью, дождался согласного кивка и забрал странный предмет у юноши, не обращая внимания на его недовольство. Он осмотрел широкий конец трубы, взял со стола тряпку и аккуратно протер стекло, пытаясь на ощупь определить его форму. Сделал то же самое с узким концом. Ему и прежде доводилось замечать, глядя через толстое зеленое стекло — в его стране это был лучший материал для окон, который могли позволить себе лишь самые богатые, — как искажаются очертания предметов. Значит, такое искажение может быть не только помехой, но и подспорьем.

— Спроси его, почему один конец должен быть у́же, чем другой.

Тарабарщина переводчиков. Ответ: он не знает.

— На широком конце стекло выпуклое. А если оно будет вогнутым?

Снова тарабарщина — и тот же ответ.

— Что произойдет, если трубу сделать короче или длиннее?

На этот раз ответ был откровенно сердитым, еврейский переводчик сократил его, явно из дипломатических соображений.

— Он говорит: достаточно того, что труба работает, — последовал отредактированный перевод Бонифация.

Наконец Шеф приставил трубу к глазу, посмотрел туда же, куда смотрел юный араб.

— Да, — подтвердил он, — это Алфвин, дочь конюха Эдгара.

Шеф перевернул трубу, как это раньше делал Мамун, посмотрел через ее широкий торец, вызвав нетерпеливое хмыканье араба, и протянул ему трубу без лишних слов.

— Что ж, — заключил он, — кое-что они знают, но, видимо, не испытывают сильного желания узнать побольше. Действительно, люди Книги делают только то, что велел им наставник. Торвин, ты знаешь, как я к этому отношусь. — Шеф оглядел своих советников, зная, что ничего из сказанного им Сулейман и другие гости без перевода на латынь не поймут. — Есть ли у нас какая-нибудь серьезная причина вступать с ними в союз? Сдается, мы им нужны больше, чем они нам.

Разговор пошел не так, как нужно, осознал Гханья. Он не придал значения книгам варваров. А те заметили — по крайней мере, король заметил, — что Муатья глуп, несмотря на всю мудрость его учителя. Вот момент, от которого зависит результат всей миссии. Гханья зловеще зашипел Муатье и Сулейману:

— Дураки, расскажите им, чем славится Кордова. Муатья, поведай про своего учителя что-нибудь, что заинтересует короля. И хватит детских фокусов! Он, может, и дикарь, но побрякушками его не обманешь!

Они замялись. Первым нашелся Сулейман.

— Ты ведь христианский священник? — обратился он к отцу Бонифацию. — Но служишь королю, который не разделяет твою веру? Так скажи господину, что я в таком же положении. Переведи ему: для людей вроде моего повелителя и твоего мудрее держаться вместе. Люди мы Книги или нет — а я считаю, что здешние книги отличаются от моей Торы, твоей Библии и Корана моего господина, — мы все праведны. Праведны оттого, что не заставляем других принять нашу религию. Греки сжигают или ослепляют тех, кто не признает их вероучения до последней буквы и запятой. Франки говорят друг другу: «Нехристь не прав, а христиане правы». Они не чтут других книг, кроме Библии, которую трактуют по своему разумению. Святой отец, прошу, добавь собственные убедительные слова к тому, что я сказал! Ведь мы пострадаем первыми, коли дело примет дурной оборот. Мне припомнят распятие Христа, а в чем обвинят тебя — в вероотступничестве?

Шеф выслушал от Бонифация скорее пересказ, чем перевод страстного обращения Сулеймана. Он заметил озабоченность на лице еврея. На его собственном лице ничего не отразилось.