Под стать ему был и сосед: скошенный треугольный подбородок, металлические фиксы во рту, налитые кровью глаза и вытатуированное изображение пяти церковных куполов на левой кисти — наколка означала, что ее обладатель провел за колючей проволокой полную «пятилеточку».

Сидевшие позади выглядели моложе и татуировок не имели. Высокие, плечистые, с развитой мускулатурой завсегдатаев спортзалов и «качалок» — на вид им было не больше двадцати. Короткие боксерские стрижки, тупые физиономии двоечников из плохой школы… По лицам этих молодых людей можно было без труда прочитать их биографии.

Отец — красный пролетарий, мать — дешевая шалава, дворничиха или рыночная торговка. Коммунальная квартира с пьяными загулами родителей и соседей, безденежье, через слово — изощренный мат.

Сидевший за рулем бросил взгляд в сторону ярко освещенных киосков и, обернувшись назад, произнес:

Сейчас народ свалит, и вперед. Ну чо, пацаны, не передумали?

А может, завтра? — несмело предложил один из тупорылых качков.

Завтра, завтра… Да тебе только у мамки сиську сосать! Как понты колотить, особенно по пьяной лавочке, — так пожалуйста! Герой, бля… А как конкретно на дело — так «завтра», — передразнил качка сидевший за рулем.

Вон и мусора подвалили, — кивнул в сторону остановки второй качок, указывая на проезжавший невдалеке милицейский «уазик». — Гляди, Кактус!

Как подвалили, так и отвалят, — хмыкнул тот, кого молодой человек назвал Кактусом, но тут же продолжил примирительно: — Ничего, Валерик, в твоем возрасте надо матереть, надо. И тебе, Серый, тоже. Да и не впервой ведь! Вон в прошлый раз «опель» на запцацки угнали, и ничего, сошло. А ларьки эти всего недели две как открылись, за барыгами нет никого. Ну, в смысле никакой братве еще не отстегивают. Да и делов‑то: подойти, ствол в морду сунуть: мол, капусту давай! И все… Шмаль! — обернулся Кактус к соседу с вытатуированными на руке церковными куполами. — Ствол не забыл?

Тот, нагнувшись, извлек из‑под сиденья сделанный из охотничьей двустволки обрез. Погладил отполированный до блеска приклад, смахнул рукавом со ствола невидимые пылинки и, протянув обрез Кактусу, прокомментировал:

Оба ствола заряжены. Да с такой машиной на банки наезжать можно. Бери, Валерик, хорошая вещь. Пользоваться‑то умеешь?

В армии только и делал, что из «Калашникова» стрелял, — со скрытой гордостью кивнул качок Валерик и, взяв обрез, по–хозяйски взвесил его в руке. — И не только из «Калашникова».

Ну–ну, — развеселился Кактус, — отличник боевой и политической подготовки. Такие люди нам во как нужны. Где, говоришь, служил?

В Северо–Кавказском. — Качок уже запихивал обрез под полу куртки. — Во внутренних войсках.

А–а-а, родину от чучмеков этих, чеченов, защищал, да?

Ну да, от «черных» ее, родимую, и освобождал, — пробасил недавний защитник родины, гордый собой, — Самашки, Шатой, Урус- Мартан.

Ну, давай, давай, пока ментов нету. Вишь — укатил тот «бобик». — Предупредительно открыв перед Валериком заднюю дверцу, Кактус на прощание напутствовал качка: — Только слов поменьше, поменьше. Не нужны они. Ствол в хохотальник — и… Понял? Рассуешь бабки по карманам, рванешь сюда, в тачку, и сваливаем на хрен. Давай действуй!

Качок неторопливо вышел из машины, а оставшаяся в салоне троица проводила его напряженными взглядами.

Подойдя вразвалочку к крайнему киоску, качок остановился, будто разглядывая выставленный в витрине товар. Затем обернулся, осматриваясь: на остановке не было ни души, из подземного перехода тоже никто не выходил. Тогда он медленно расстегнул молнию куртки и извлек оружие.

— Бабки! — Тупой ствол обреза просунулся в окошечко киоска, и продавщица — молоденькая девушка с лицом, усыпанным, словно горошком, мелкими веснушками, — инстинктивно отпрянула назад.