«Войдя в апартаменты, которые они постоянно снимали, я был поражен почти царственным великолепием. Там были портреты Георга III и Георга IV в полный рост в коронационных одеждах, другие предки герцога, некоторые в регалиях Подвязки, все освещенные, в длинном салоне. Два лакея одеты в ливреи. Это было парадное мероприятие, женские декольте, украшенные драгоценностями. Герцогиня носила маленькую диадему на своих черных, гладко зачесанных назад волосах. Платье из вишневого шелка подчеркивало ее стройную фигуру. Столовая сияла серебром, граненым стеклом, цветами. На салфетках был вышит королевский герб. Это не было похоже на изгнание.
В салоне после кофе мы начали таскать крекеры и петь колядки. После этого были общие песни. Герцог в бархатном вечернем пиджаке сливового цвета подошел к роялю и начал петь. У него был большой репертуар, хороший голос, и он превосходно исполнял некоторые немецкие, ланкаширские, шотландские и ирландские песни. Его а-ля Гарри Лаудер «О, приятно вставать утром, но лучше лежать в постели» стал истинным шедевром, вишенкой на торте. Вечеринка закончилась в три часа утра»[610].
В феврале 1948 года пара побывала во Флориде, а в следующем месяце они провели месяц в круизе по Карибскому морю. Там Виндзоры встретили Эрнеста Хемингуэя на Кубе – в качестве гостей Джо Дэвиса, бывшего американского посла в России, и его жены Марджори Мерривезер Пост[611]. В апреле и мае Виндзоры были на Лонг-Айленде, остановившись в Северне, поместье в Локуст-Вэлли другой подруги, Полли Хоу. «Местные хозяйки были несколько смущены, когда их попросили представить свои списки гостей герцогине, прежде чем она согласится посещать какие-либо вечеринки. Еще больше они расстроились, когда эти списки были возвращены с вычеркнутыми некоторыми именами»[612].
Затем пара стала почетными гостями на открытии отеля Роберта Янга Greenbrier в Западной Вирджинии. Это была четырехдневная феерия, оплаченная Янгом для «300 лидеров бизнеса, правительства, общества, мира кино и спорта», включая Фреда и Адель Астер, Сэма Голдвина, Герберта Гувера, Боба Хоупа, президента Трумэна, Бинга Кросби и Уильяма Рэндольфа Херста. Герцог играл на барабанах в песне «Как дела в Глокка Морра» во время антракта.
Обеспокоенные леворадикальным правительством Франции, Виндзоры теперь подумывали о переезде в Швейцарию или Ирландию – Кеннета де Курси пригласили для зондирования обстановки с президентом Ирландии Эймоном де Валерой. Пара дажа купила участок на юге Испании, чтобы построить дом. Девятимесячная поездка в Америку до июня 1948 года стала частью плана обосноваться в Соединенных Штатах, но в конце концов их потянуло обратно во Францию, отчасти потому, что они не могли найти подходящий дом. Но в основном из-за привлекательных налоговых льгот, которые им предоставили французы[613].
Аренда в Ла-Крое закончилась весной 1949 года – среди их последних гостей были Черчилль и Бивербрук. Теперь их единственным домом должен был стать Париж. Виндзоры отказались от номера в «Ритце» и сняли четырехкомнатную квартиру на улице Фейсандери, 85, недалеко от Булонского леса, которую арендовали у промышленника и филантропа Поля-Луи Вейллера[614].
Густая живая изгородь и высокие кованые ворота защищали дом от улицы. Внешний холл вел в большую прихожую, где портреты герцога разных возрастов украшали стены, а элегантная мраморная лестница вела на небольшую площадку, где стояла мраморная лошадь, глядя вниз по лестнице. Герцогине это не понравилось, и статуя была спрятана за ширмой. Лестница вела в гостиную, столовую, библиотеку и кабинет герцогини. Наверху располагались спальни. В одной ванной комнате, оформленной Элси де Вулф, стены были отделаны леопардовой шкурой, а в доме стояли письменный стол Марселя Пруста и восемь стульев, принадлежавших Марии-Антуанетте.
Ни один из Виндзоров никогда не любил этот дом. Здесь слишком тесно для приема гостей – столовая вмещала всего 24 человека, в комнатах было холодно и темно, и герцог возражал против огромного органа в фойе, замаскированного под книжный шкаф. Так что иногда они пользовались отелем «Ритц».
«У моего утраченного звания есть свои преимущества – не нужно сидеть рядом с герцогом, – вспоминала леди Диана Купер, теперь уже не посол, об одном из таких обедов в ноябре 1948 года. – Вечеринка была красивой, в лучшем номере отеля «Ритц», свечи, отборные цветы, икра, водка. Уоллис выглядит как нельзя лучше в откровенной бело-золотой парче, украшенной двумя новыми гигантскими желтыми бриллиантами, вся возвышенная и щегольская, с верным багамским негром в прекрасной золотой ливрее»[615].
Общение было единственным занятием Виндзоров, которое придавало структуру жизни без цели и служило стимулом для них обоих. Это было то, к чему Уоллис относилась чрезвычайно серьезно, уделяя пристальное внимание деталям. На обедах она держала рядом с собой золотой блокнот – слуги называли его «книгой ворчания» – чтобы отмечать успехи и ошибки. Она была перфекционисткой, даже листья салата с бараниной, подаваемые во время еды, должны были быть одинакового размера. Вместо того, чтобы подавать один сорт хлеба, она предлагала на выбор шесть. У каждого человека была своя севрская масленка с ножом с фарфоровой ручкой, и одна постоянная гостья, дизайнер Жаклин де Рибес, вспоминала, что там было «так много столовых приборов, что вы никогда не знали, что взять»[616].
«На столе так много всего, что я пришла в замешательство», – написала Диана Купер об обеде для Генри Люса, издателя «Лайф энд Тайм». И добавила:
«Чернокожие статуэтки и обезьянки из саксонского фарфора, фрукты, падающие с нимфенбургских рогов изобилия, цветы, свечи, коробки для зубочисток и, конечно, стаканчики, спички, сигареты в золотых коробках, пять ножей одинакового размера, то же самое с вилками из белого дрезденского фарфора (мне пришлось спросить, что за чем брать, и дополнительно я подпортила свою репутацию, используя тарелку сбоку в качестве пепельницы вместо золотого блюда)…»[617]
Существовали определенные ритуалы. Гостей просили прийти в 8:45, ужин подавали ровно в 9:15. Супа никогда не было, потому что Уоллис утверждала: «После всех этих коктейлей это просто еще один напиток»[618]. Вместо того, чтобы подавать сыр, она предпочла камамбер, смешанный со сливками, покрытый панировочными сухарями, а затем замороженный, который подавался с портвейном.
Пара наняла нескольких известных шеф-поваров, в том числе Люсьена Мэсси и Рене Легро, который, как говорили, был одним из четырех величайших шеф-поваров в мире. Под управлением шеф-повара находились помощник, два поваренка и кондитер. Затем был дворецкий Эрнест Виллемотт, которому помогал Сидни Джонсон, «верный багамский негр», и несколько лакеев.
Под началом экономки были четыре горничные – две только для того, чтобы ухаживать за одеждой Уоллис, мыть ее ванну и гладить простыни два раза в день. У герцога был камердинер, которого звали просто Кэмпбелл. Два шофера, Рональд Марчант и Дэвид Бойер, отвечали за четыре автомобиля – седан «Хамбер», седан «Бьюик», универсал «Бьюик» и лимузин «Кадиллак» синего цвета с королевским гербом на нем, построенный по спецификациям герцога и подаренный Джеймсом Муни. Секретарь Уоллис Дениз Хивет, бывшая стюардесса «Эйр Франс», и секретарь герцога Виктор Уоддилав, бывший клерк биржевого маклера, довели общее число слуг до 18.
Годовая заработная плата составляла более 125 000 фунтов стерлингов, но расходы контролировались несколькими факторами[619]. Сначала герцог, с его дипломатическим статусом, покупал выпивку, табак, многие предметы домашнего обихода и бензин через британское посольство и военный комиссариат беспошлинно. Точно так же их телевизор, многие электротовары и автомобили не облагались налогом.
Виндзоры платили примерно на 20 процентов ниже рыночной заработной платы на том основании, что работать на них было честью, и эта должность неизменно приводила к более выгодным предложениям работы в других местах. Однако на Рождество сотрудникам, как того требует французское законодательство, выдавали дополнительную месячную зарплату. И либо бумажник, либо запонку с королевским шифром для мужчин, а также кашемировый свитер или несколько нейлоновых чулок для женщин. Стимулом к тому, чтобы остаться, были обещания, что о слугах позаботятся в завещании пары.
Несмотря на это, писатель Чарльз Мерфи отметил, что «текучесть кадров была высокой, хотя уволившиеся по собственному желанию – и гораздо реже уволенные – получали лишь самое скудное выходное пособие»[620]. Марчант был вынужден уйти в отставку после более чем двадцатилетней службы из-за плохого состояния здоровья. Он не получал пенсии, и ему выплатили всего несколько тысяч франков. Другой шофер, Бойер, проработал 27 лет, но был уволен менее чем за неделю до выхода на пенсию.
«Я знала многих из ее сотрудников, – вспоминала Летиция Болдридж, которая позже работала социальным секретарем Жаклин Кеннеди, – и она относилась к ним не особенно хорошо»[621]. Достопочтенная Сара Моррисон, падчерица графа Дадли, тогда подростком работавшая моделью в Париже, обедала с Виндзорами раз в неделю в течение двух лет и рассказывала, как Уоллис была груба с персоналом. Создавалось впечатление, что она «думала, будто кто-то собирается воспользоваться ею», и была «довольно неприятна по отношению к герцогу, высокомерная и властная»[622]. Условия работы были непростыми, с долгим рабочим днем и очень четкими требованиями. Чарльз Мерфи вспоминал: «Брань, грубая и откровенная, была обычным делом; праздники игнорировались, как и сверхурочные; ничто не заслуживало похвалы и, казалось, не приносило удовлетворения»[623].
Женщина, проработавшая у Виндзоров десять лет, вспоминала: «Ни один из них не мог выразить благодарность. Их слугам давали почувствовать, что они совсем не незаменимы – герцог и герцогиня оказывали им честь, пользуясь их трудом»[624].