– Чо смотришь? – спросил он, когда мы поравнялись.

А сам на бутылку мою таращится. А в бутылке всего ничего. Пара капель на донышке. Думаю, только поэтому он ружьишко с плеча и не снял.

– Это поросенок. Ясно?

Я ответил, что мне похер. А сам подумал, что вряд ли бы он стал затыкать поросенку рот. После той встречи я стал внимательнее присматриваться к висевшим на дереве предметам. Чаще других там попадаются цветные ленты длиной в подол юбки и детские игрушки. Понимаешь о чем я?

Стас сказал, что жертва – это пища. Он был кретином. Жертва – это жертва. Дар. Зачем богу жертва? Ну точно не только для того, чтобы пожрать. Он мог бы наесться и земляными червями. Хотя, честно признаться, мне кажется, он это давно сделал. Не в этом суть. Жертва – это прежде всего знак. Ты подтверждаешь свою преданность. Готовность прикоснуться к нему и стать его частью. И если хочешь от бога чуда, ты должен сделать для него что-то немыслимое.

У Даши были большие детские глаза. Она работала медсестрой в онкологическом отделении. Обе госпитализации я лежал у нее в палате. Она знала, что я иду на поправку и с деньгами у меня все в порядке. Я так и не смог опустить ей веки. Остекленевшие, присыпанные пылью глаза (а был сильный ветер) смотрели на меня, пока я копал яму. Так я победил рак.

Первое убийство, как первая любовь, отшибает мозги. Я просидел неделю дома, обдумывая явку с повинной. Потом нажрался как свинья и поднялся на крышу девятиэтажки. На крыше было свежо, я немного протрезвел и передумал.

Шматченко на несколько секунд перестал жевать. Лицо его приняло отстраненное и даже возвышенное выражение. Как если бы он вдруг вспомнил о чем-то светлом и чистом.

– Если откинуть в сторону предрассудки, – продолжил он, – это был честный обмен. Жизнь за жизнь. Тогда я думал, что больше никогда не вернусь к Дереву. Но у того, кто живет под землей, были на меня свои планы. Мне шестьдесят восемь лет. И для того, чтобы бороться со временем, мне нужен очень сильный союзник. В большинстве случаев я привожу к месту животных. Но не всегда. Далеко не всегда.

Это место меняет людей. Думаю, именно такие изменения, а не чувство вины перед собаками и хомяками превратило Стаса в пьяницу. Прикоснувшись к чуду, сходишь с ума. Не обязательно сразу, но обязательно сходишь.

Я стал чувствовать, как крутит живот от голода у того, кто живет в земле. Сначала. А потом стали приходить посыльные. Поэтому, как в той старинной передачке «Сам себе режиссер». Помнишь? Я всегда с собой беру ви-де-о-ка-ме-ру. – Он похлопал себя по карманам, набитым солью. – Только так.

Мозги начинают тухнуть, если ты не кормишь его. После каждого визита с гостинцем – просветление. Обычно жертвы, если речь идет о человеке, хватает где-то на год. Потом все по-новому. В общем, ты превращаешься в часть этого места. Так что в каком-то смысле это место сейчас разговаривает с тобой. Вернее… – Шматченко захлебнулся истеричным смехом, – вернее, уже почти само с собой. Кстати, чуть не забыл: если не хочешь издохнуть, завтра, как только проснешься, выпей сока. Чай был бы, конечно, лучше. Но, боюсь, у тебя не будет времени на то, чтобы добраться до чайника.

Я смотрел на его уродливую морду и думал, смогу ли проломить ее кирпичом от очага, когда псих заснет, а кирпич остынет. Я гонял эту мысль в голове еще часа два, пока он рассказывал о том, кем бы могло быть то существо, что живет под землей, и о тех людях, которые, также как и Шматченко, оставляли тряпочные ленты и бугорки рыхлой глины. Он говорил еще долго, очень долго. И я заснул».