Однако в основном Кох обращал внимание на убийц и рецидивистов. Кого-то сразу присылали для одиночного заключения, других изолировали позже. Кох писал фамилию или номер на клочке бумаги и передавал его своему подчиненному Мартину Зоммеру, который помещал заключенного в камеру. Через несколько дней его убивали. Затем лагерный врач подписывал фиктивную историю болезни, госпитализации и смерти, так что все выглядело законно. Некоторые жертвы даже подвергались вскрытию, так что установить реальную причину смерти было невозможно.
Хотя в докладе Моргена описываются все убийства Коха, его обвинительное заключение ограничивается тремя случаями. Давая показания на суде по военным преступлениям в 1947 г., он объяснял: «Я ограничился доказательствами только таких преступлений Коха и Ховена, которых было достаточно для смертного приговора, а он без колебаний мог быть вынесен каждому»[248]. Среди убийств, в которых Морген обвинял Коха, были расстрелы заключенных Пайкса и Кремера. Кремер был популярной в Германии фигурой, социалистом, депутатом рейхстага[249]. Вероятно, в Бухенвальд он попал как политический заключенный. Его определили санитаром в лагерный госпиталь, где он стал незаменимым врачом-самоучкой и администратором. Однажды ему довелось лечить принца Вальдек-Пирмонтского, посетившего Бухенвальд в качестве высшего руководителя СС и полиции в регионе[250].
Вальдек приказал освободить Кремера и его сотрудника Пайкса[251]. Однако прежде, чем его приказ мог быть выполнен, пришло сообщение, что Кремер и Пайкс были «застрелены при попытке к бегству». Было очевидно, что это объяснение лживо: Кремер был хромым и не мог бы бежать, даже если бы захотел, поэтому Вальдек инициировал расследование.
Морген за время пребывания в Бухенвальде выяснил, что Кох послал Кремера и Пайкса работать в команде за пределами лагеря, распорядившись застрелить их[252]. Это задание было поручено гауптшарфюреру Бланку, который был известен среди заключенных своими расстрелами при «побегах»[253]. Морген так и не выяснил мотивы Коха, но его доклад предполагает, что Кремер и Пайкс стали свидетелями незаконного присвоения Кохом средств, «внесенных» богатыми заключенными в госпиталь для нужд узников[254]. Один из выживших в лагере сообщал другое. Согласно его воспоминаниям, дело было не в присвоении Кохом денег, а в том, что Кремер знал о заболевании Коха — о сифилисе, который тот подхватил во время поездки в Норвегию[255].
Перечень жертв Коха, составленный Моргеном, включает и группу евреев. Тут важен контекст[256]:
[…] после покушения на жизнь фюрера в Мюнхене [в ноябре 1939 г.] Кох, действуя по собственной инициативе, расстрелял 18–20 известных евреев в качестве ответной меры. С офицерами-соучастниками и младшими офицерами была договоренность о том, что эти убийства будут представлены местным властям, прежде всего полиции, как произошедшие при попытке массового побега. […] Но впоследствии некоторые из офицеров одумались и отказались давать такие показания. С учетом такого развития событий другим, младшим, офицерам пришлось заявить, что некоторых беглецов расстреляли они, в результате чего количество учтенных расстрелянных оказалось больше количества трупов. По этой причине группенфюрер СС [Теодор] Эйке [командир соединений СС «Мертвая голова»] сказал штандартенфюреру Коху, что каждый имеет право разделять народный гнев, но не проявлять его.
Морген упоминает убийство этих евреев при описании «общей атмосферы во времена Коха», а не в формальном обвинении. В данном контексте он обращает внимание на то, что у Коха не было санкции на убийство заключенных по собственной инициативе точно так же, как не было ее и на убийство евреев.
Морген обвинял одного из преданных суду за убийство еврея[257]:
Еврей Гольдштейн нанес себе несколько ударов ножом, пытаясь совершить самоубийство, и лежал в безнадежном состоянии. После того как он несколько раз выкрикнул просьбу сделать ему инъекцию, чтобы избавить от страданий, его на каталке отвезли в умывальную еврейского барака. Гауптшарфюрер СС Зоммер подбежал, набросился на раненого человека и задушил его собственными руками. […] Зоммер отрицает это, но он несомненно виновен, согласно § 216 германского уголовного кодекса [Reichsstrafgesetzbuch], в убийстве по просьбе.
Иными словами, Зоммер был виновен в помощи при совершении самоубийства, что, согласно германскому праву, было незаконно. Морген уточняет соответствующий параграф уголовного кодекса[258]:
Не имеет значения, какую ценность для общества представляет человек в подавленном состоянии. Кто прямо и убедительно просит, чтобы его убили, не имея смелости сделать это самостоятельно, тот, как правило, не может считаться ценным и полезным членом общества. Право [Rechtsgut], защищенное § 216, — это уважение неприкосновенности жизни другого человека. Закон никому не позволяет убивать другого человека без санкции государства, несмотря на основания, которые могут быть приведены.
Здесь Морген явно отвергает принцип нацистской идеологии, согласно которому жизнь отдельного человека может оцениваться в соответствии с его ценностью для Volksgemeinschaft. Морген говорит, что, согласно этой доктрине, жизнь Гольдштейна могла быть обесценена на том основании, что он пытался покончить с собой. Но, конечно, жизнь Гольдштейна могла быть обесценена в первую очередь потому, что он был евреем. Таким образом, явно отказываясь оценивать человеческую жизнь с точки зрения общественной значимости, Морген также неявно отказывается оценивать ее с точки зрения расовой принадлежности.
10. Соучастники
Из воспоминаний выживших узников становится ясно, что подчиненный Коха Мартин Зоммер был не только убийцей, но и садистом[259]. Он забивал заключенных до смерти, душил их и умерщвлял с помощью инъекций, а также практиковал пытки, например «подвешивание на дереве», когда руки жертвы связывали за спиной, а затем поднимали вверх, пока ее ступни не отрывались от земли. В таком положении жертву могли оставить на несколько часов и даже дней, часто с вывихами плечевых суставов[260]. Недаром Зоммер получил кличку «бухенвальдский палач»[261]. Морген цитирует заключенного, который сказал: «Если по ту сторону есть ад, он не может быть хуже, чем камеры Зоммера»[262].
Зоммер утверждал, что комендант Кох ссылался на особые полномочия, предоставленные рейхсфюрером Гиммлером для тайных казней отдельных заключенных. В докладе о расследовании для суда СС Морген пишет: «Он [Зоммер] заявляет, что верил в это и добросовестно выполнял приказы [Коха], как полагается солдату, не спрашивая об их законности»[263]. Морген сомневается в честности такого заявления из-за секретности, в обстановке которой Зоммер убивал своих жертв — часто ночью, с помощью инъекции яда, заворачивая потом тела в одеяла[264]. Однако, отмечает Морген, многие врачи, принимавшие участие в казнях, тоже заявляли, что были уверены в законности этих действий, и «твердолобый неумный Зоммер едва ли мог придерживаться других стандартов»[265].
Морген видит и другое смягчающее обстоятельство:
В пользу Зоммера говорит следующее: нельзя недооценивать тот факт, что годы работы в камерных помещениях с практикующимися там варварскими наказаниями и выбиванием признаний (согласно показаниям Зоммера, порой он наносил более 2000 ударов в день) превратили его в чудовище [Unmensch]. По мнению следователя [то есть Моргена], несмотря на некоторые сомнения относительно личности Зоммера, можно допустить, что, находясь вне системы концентрационных лагерей и обладая свободой воли, он не продолжит действовать подобным образом.
Что касается Вальдемара Ховена, это был более тяжелый случай. По словам заключенного, работавшего в лагерном лазарете санитаром, Ховен убивал от 90 до 100 заключенных в неделю, делая им смертельные инъекции[266]. Он был подсудимым в Нюрнберге на «врачебном процессе» США против Карла Брандта, его признали виновным в военных преступлениях и преступлениях против человечности и приговорили к смерти через повешение. Но первое обвинение в убийстве было выдвинуто против Ховена Конрадом Моргеном еще во время войны[267].
Ховен был колоритной фигурой[268]. В начале 1920-х гг. он уехал в Америку и добрался аж до Голливуда, где работал актером массовки, получая до 500 долларов в неделю. В начале 1930-х гг. Ховен перебрался в Париж, где (Морген счел нужным упомянуть об этом в своем докладе) у него была связь с женщиной, подарившей ему золотой портсигар стоимостью 25 000 марок. Затем он вернулся домой во Фрайбург, где у его родителей был частный санаторий. Когда умер его брат, директор по врачебной части, Ховен начал изучать медицину в университете Фрайбурга, куда (Морген счел нужным упомянуть и об этом) ему пришлось дважды сдавать вступительные экзамены.
Ховен не был хорошим врачом. Согласно докладу Моргена, «мнение старших врачей о его профессиональных знаниях и способностях крайне неблагоприятно»[269]. Поэтому Ховену приходилось просить об одолжениях начальство, главным образом коменданта Коха. «Это не представляло для него сложностей с учетом его учтивых манер, гибкости и беспринципности». Он смог добиться улучшения медицинского обслуживания в Бухенвальде всего лишь тем, что предоставил свободу действий наиболее способным врачам и медсестрам из заключенных. Бóльшую часть его докторской диссертации на самом деле также написали узники[270]. Морген отмечает, что такое положение дел давало Ховену достаточно свободного времени для участия в «темных делах» лагеря.