— Мне лекарства назначили в московском СИЗО, я с ними приехал, но мне их не отдают, — говорит очередной заключенный.

— А мне сказали, чтобы я связывался с родными и просил их приобрести медикаменты. Но как я это сделаю? Услуга «электронное письмо» тут не предусмотрена, таксоматы не работают… А мне прямо сейчас лекарства нужны.

— У вас лекарства есть, товарищ начальник медчасти? — спросил Бабушкин.

— Есть.

— Но вы их не выдаете. А что вы с ними делаете? Списываете?

— Списываем.

В следующей камере сидят приезжие из Москвы. Говорят, что с 27 октября едят только хлеб. Оказалось, что индивидуальную посуду им не дают, а есть из общей они отказываются (потому что, по их словам, из нее принимают пищу «обиженные», а потом эта информация обязательно дойдет до колонии, где они будут отбывать наказание).

— Мы так боремся с криминальной субкультурой! — заявил начальник СИЗО.

— Вы ее только укрепляете, — вздохнул Бабушкин.

В другой камере заключенные нам сообщили, что у них изъяли Конституцию, Правила внутреннего распорядка, Уголовный кодекс, которые они привезли с собой этапом из Москвы. И не просто изъяли, а предложили написать заявление на утилизацию.

…Карцерные камеры. Заключенные-нарушители похожи на героев комиксов, они одеты в яркие костюмы: сочный салатовый, слепящий глаза ядовито-оранжевый.

— Вы откуда такую одежду взяли?! — спрашиваю начальника.

— Сами сшили.

— А почему такие цвета?

— Какой материал был, из такого и сшили.

Начальник, думается, лукавит. Откуда бы в изоляторе взялась такая материя? Ее в принципе трудно найти в магазинах. Правозащитники утверждают, что видели заключенных и в сочно-голубых костюмах.

— Закон не запрещает, — парирует начальник.

Один из заключенных рассказывает, что сидит в карцере уже в общей сложности полгода. Как только заканчиваются очередные 10–15 суток, его переводят в обычную камеру, а наутро возвращают снова.

— Он отказывается дежурить, — объяснил начальник.

— Если у вас не получается домкратом поднять Эйфелеву башню, вы будете продолжать это делать? — спросил Бабушкин. — Разве не очевидно, что наказание не работает?