— Вдовец, его жена умерла уже лет десять тому назад. С тех пор он живет в своем домике один-одинешенек. Раз в три дня приходит женщина из соседней деревни, прибирается в доме и готовит. Впрочем, он довольно неприхотлив в еде, все деньги тратит на книги.

Веннеры в самом деле пригласили священника — высокого, сутуловатого человека с неестественно тонкой шеей, беззащитно выглядывающей из накрахмаленного белоснежного воротника, и впалыми, как после тяжелой болезни, щеками. При столь некрасивой, даже отталкивающей внешности меня приятно поразил голос гостя: глубокий, выразительный, выдававший незаурядного оратора. Такой человек способен убеждать: он приковывает внимание слушателей, не заигрывая с ними и не расточая лишнего елея.

Викарий поздоровался со мной очень доброжелательно. По-видимому, Веннеры успели по дороге рассказать обо мне, потому что он тут же заговорил о моем отце. Выяснилось, что, путешествуя по Европе, он слышал его игру дважды: в Лондоне и в Германии. За разговором выяснилось, что викарий неплохо разбирается в классической музыке и особенное предпочтение отдает, как, впрочем, и многие священники, органу.

— Я знал, что вы найдете общую тему для разговора, — пробасил Веннер. — Мы-то люди простые, в музыке не искушенные. Вот Тарквин — настоящий талант.

После обеда — к восторгу миссис Бартон викарий, отведав ее деликатесов, попросил добавки — мы вышли немного прогуляться. Веннеры предпочли остаться дома.

День выдался пасмурный, хотя дождь, грозивший хлынуть с самого утра, так и не собрался. Мы молча шли некоторое время по дорожке. Викарий, сгорбившись, сосредоточенно глядел под ноги. Наконец он спросил:

— Долго вы собираетесь здесь оставаться?

— Еще не знаю. Все будет зависит от Тарквина. Моя заветная цель — дать мальчику понимание настоящей музыки, ее волшебства. Пока этого не произойдет, я останусь у Веннеров.

Мы прошли еще несколько шагов молча.

— Зимой здесь невероятно скучно и одиноко, — сказал викарий. — Особенно для такой молодой девушки, как вы. Вам следует как можно больше общаться с ровесниками, разделяющими ваши интересы.

— Этим я и занималась до тех пор, пока не осознала, что нуждаюсь для разнообразия совсем в других людях и другой обстановке.

— Понимаю. Такое желание возникло у вас после смерти отца. — Он взглянул на меня умными, проницательными глазами из-под кустистых бровей. — Да-да, я знаю о вас гораздо больше, чем вы думали. Ведь круг любителей музыки не так уж и велик. Один мой хороший друг сообщил о вашем приезде. Он очень беспокоится о вас и просил присматривать за вами.

Викарий назвал имя хорошего знакомого моих родителей, который устроил мне приглашение в Лонг Барроу.

— Очень любезно с вашей стороны, — довольно резко ответила я, — но вряд ли я здесь буду нуждаться в чьей-либо помощи.

— Даже в Божьей? — тихо спросил он.

Я почувствовала, как медленно заливаюсь краской.

— Простите. Наверное, мне не стоило так говорить. Я уже вполне освоилась здесь и не могу представить, что мне вдруг будет кто-то серьезно угрожать. Разве что погода надолго установится совсем уж отвратительная и кошмарная, но тут уже мне не к кому будет взывать о помощи, — я улыбнулась, пытаясь обратить разговор в шутку. Однако лицо викария оставалось абсолютно серьезным.

— Большинство неприятностей, которые подстерегают нас в жизни, переносятся столь тяжело именно в силу своей неожиданности. Если с вами вдруг произойдет нечто совсем непредвиденное, вы всегда можете найти меня в церкви или в моем доме — он находится рядом. В любое время. А если меня вдруг не окажется на месте, на телефонном коммутаторе вам сообщат, где я нахожусь.

Мы свернули на дорогу, огибавшую овраг. В словах викария таилось нечто большее, нежели обычная любезность. Ведь и Родрик Игэн поспешил предостеречь меня от какой-то непонятной опасности.

— Не хотите ли вы сказать, что со мной может что-то произойти? — спросила я.