— Некоторые творения Гварнери не менее совершенны, взять хотя бы этот инструмент, — я провела ладонью по грифу. — Но он был человеком несчастливой судьбы, вдобавок о нем известно очень мало. Родился в 1683 году, работал в мастерской Страдивари, находившегося тогда в самом расцвете творческих сил. Однако по его инструментам нельзя сказать, что он был преданным учеником Страдивари. По крайней мере ему не свойственно рабское копирование манеры великого учителя. Скрипки Гварнери имеют свой собственный стиль, свое неповторимое звучание. Но времени ему, к сожалению, отпущено было немного. Умер он в тюрьме, и никто даже не знает, за что он туда попал.

Тарквин задумался.

— Почти нет таких вещей, которые люди не научились бы в наше время делать лучше, чем триста лет назад. Кроме скрипок. Что же в них особенного?

— Звук, Тарквин. Я не знаю тайны старых мастеров, и никто ее не знает. В более позднее время пытались создать точные копии старинных скрипок, не отличавшиеся от них ни на миллиметр. Казалось бы, совпадало все — размеры, порода дерева, его толщина, — и все же звучания оригинала достигнуть не удалось никому. Одни считают, что здесь не обошлось без потусторонних сил, мод, скрипки просто заколдованы, другие — что дерево покрыто особым лаком, секрет которого безвозвратно утрачен. В любом случае тайна скрипичных мастеров продолжает будоражить умы, и ключ к ней так и не найден.

— А ваша скрипка очень знаменита? — спросил мальчик.

— Не так, как творения Страдивари. Но она пользуется большой известностью и хранилась в семье моей матери много поколений. Никто не представлял себе, что это за ценность, пока имя Гварнери не обрело всемирную известность благодаря Паганини.

Словно зачарованный, Тарквин не отрывал глаз от скрипки.

— Если бы и у меня была такая!.. — Он осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев: — Она застрахована?

Неожиданный переход от страстного обожания к деловитости меня ошарашил.

— Да, разумеется.

— Хорошо. Мы будем на ней играть?

Вопрос застал меня врасплох. Я задавала его себе сама в последние полгода и не раз. Но до сих пор меня удерживал суеверный страх: вдруг порвется тонкая нить, еще связывавшая меня с отцом?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может случиться, совсем скоро.

— А мне позволите сыграть?

— Нет!

Желая смягчить резкость ответа, я быстро добавила:

— Ну, если только спустя некоторое время. Когда мы станем больше доверять друг другу.

— Спасибо, — мягко сказал Тарквин, однако в глубине его глаз при этом что-то неприятно блеснуло. Выражение этих глаз заставило меня содрогнуться. Одиннадцатилетний ребенок не мог так смотреть.