Женщина вопит. Папаша делает шаг вперед и отталкивает Адама. Адам качнулся, чуть не падает, но быстро ловит равновесие и перегибается через ограду. Теперь он толкает папашу, одновременно его ударяет женщина, которая целилась в Адама, а папаша наверняка подумал, что это Адам его ударил, всеобщая свалка, и он бьет Адама. Сильно. Прямо в лицо.
Теперь я наконец вмешиваюсь.
Я ору:
– Стойте! Не надо! Оставьте его!
Адам согнулся. Он стоит на траве на коленях. Мне не видно его лицо, он закрывает его руками, но я вижу кровь, и я паникую, понимаете?
– Он ничего не сделал! – ору я папаше. – Он же ничего не сделал!
А папаша явно волнуется из-за того, что только что сделал, смотрит на Адама, на свою руку, на кровь на руке.
– Он ударил меня! Он первый меня ударил! – говорит он себе, и мне, и начинающей собираться вокруг толпе.
Я пытаюсь помочь Адаму. Только я могу помочь, остальные по другую сторону ограждения. Они уставились на нас, как на экспонат или что-то такое, как в зоопарке, но никто не помогает ни словом. Только спрашивают, что происходит, да в порядке ли он, и «Кто-нибудь видел, что случилось?». Папаша все твердит, как заевшая пластинка: «Он первый. Он первый меня ударил».
Адам встает. Он держится за нос, так что мне сложно оценить объем повреждений, но между пальцами сочится кровь, стекая по футболке, и я спрашиваю:
– Ты в порядке, Адам? Дай посмотреть. Что с тобой?
Адам отталкивает меня в сторону. Он уходит. Пошатывается. Идет на холм, прочь от площадки, от мамаш и папаш, которые стоят и смотрят ему вслед. Я иду за ним. Касаюсь его руки, спрашиваю, все ли в порядке, прошу дать взглянуть, дать помочь, пожалуйста, Адам, пожалуйста, и вдруг он резко оборачивается ко мне. У него зубы в крови. То есть дырки между зубами. Мне видно их, потому что он ворчит:
– Отвяжись от меня. – Он сплевывает. Так яростно, что я отстраняюсь.
Я не знаю, что делать. Просто стою и смотрю, как Адам уходит. Я хочу извиниться, но не знаю, за что. Хочу пойти за ним, но не хочу, чтобы он снова на меня кричал. Я начинаю плакать, а он убегает на холм. Это жалко, я знаю, но я не удержалась. Адам не оглядывается, даже не останавливается, чтобы собрать свои вещи. А я думаю только о том, что я натворила. Я даже не знаю, что я сделала! Я даже теперь не понимаю. И ворчание, кровь во рту… словно плач мальчика, крики женщины, удар мужчины в лицо – словно все это моя ошибка.
Словно Адам винил во всем меня.
17.00–18.00
Комната содрогается и замирает. Едва заметно, не сильнее дуновения ветерка, но Сюзанна и Адам мгновенно умолкают, оба понимают, что это означает. Рут ушла. Алина ушла. В здании больше никого нет.
Сюзанна знала, что этот момент наступит, она думала, что подготовилась. Так и было, но она все равно оказалась не готова. Ощущение, будто нырнула в океан, а вода намного холоднее, чем можно было ожидать. Одиночество – она одна – охватывает ее внезапно, каждую частичку. Она хватает ртом воздух, старается сдержать подступающую панику.
– Сюзанна? Ты очень бледная, Сюзанна. Все хорошо?
Сюзанна смотрит на окно. Она успеет до него добежать, прямо сейчас. Можно постучать по стеклу, разбить его стулом, крикнуть на улицу, чтобы Рут спасла ее. Адам не сможет ее остановить. И не станет. Сюзанне остается только бежать.