— Ну, и счастливого пути! — пожелал он мне с той же сдержанной улыбкой.

— И вам счастливо оставаться! — не без сарказма ответил я.

Ночь перед перемещением я опять спал неважно. Опасения быть пристрелянным своими же или оказаться в тюрьме за террористическую деятельность поутихли, зато в груди всколыхнулось волнение. Перед глазами стояло обгоревшее тело Гарибальди. Несмотря на всё своё бравурное бахвальство и презрение к жизни, превращаться в труп я готов не был. Смерть не пугала меня как категория, как философская данность, но принять её как отсутствие дыхание, изображения, сонма мыслей, а кроме того, как лицемерное копошение в мозгу опарышей было несравнимо тяжелее.

Я равнодушно вглядывался в работающий телевизор, у которого выключил звук, и нехотя вслушивался в окружающее пространство. Время шло, сон не являлся. Снаружи раздались голоса. Окно моей комнаты смотрело на въездные ворота, будку охранников и поляну перед особняком: двое, выйдя из здания, стояли на крыльце, почти под самым окном и, мигая огоньками сигарет, разговаривали.

— Ну как слетал-то? — спрашивал один. — Чего там новенького?

— Да нормально, — отвечал другой. — Там здорово. Строительство идёт масштабное, новые государственные программы запускаются. Например, по увеличению солнечных дней в году.

— Прикол! — хохотнул собеседник.

— Да ничего не прикол. Представь, в советской Москве сейчас ежегодно не меньше двухсот восьмидесяти солнечных дней. Ты же видел, какой я загорелый. Москва похожа на южный город: климат там сейчас мягче, люди ходят в лёгкой одежде, улыбчивые. Глаз радуется.

— Ну так это же за счёт экологии! В Москве солнце, а во Владивостоке озоновая дыра вылезет.

— Да кто его знает. Вроде всё по уму делается.

— Коммунистами — и по уму? Да брось! В любом случае они всё развалят.

— Знаешь, там на всё начинаешь смотреть по-другому. Наши от меня требуют выдавать разоблачающие репортажи, а я реально не могу найти для них тем. К тому же мало кто соглашается общаться с российским журналистом.

— Ну так запуганы люди! Там же есть антисоветское сопротивление, действует широкая подпольная сеть, люди борются с режимом, терракты даже устраивают.

— Насколько она широка, мне не ведомо. У меня так сложилось впечатление, что наоборот, очень даже узка. Терракты происходят, да, но я бы не сказал, что они достигают своей цели. Народ террористам не симпатизирует.

— Э-э, брат, да ты там коммунистом заделался! Может, завязать тебе с командировками? — ехидно и недобро сострил собеседник.

— Не я завяжу, так меня завяжут. Советский полковник, который курирует работу журналистов, мне сегодня утром сказал: «Если опять сделаешь антисоветскую документалку, можешь сюда не возвращаться». А что я ещё могу делать кроме антисоветских документалок? Мне другого не разрешают.

— Работа есть работа. Не мы её выбираем, она нас. Ну, не пошлют в Союз, так отправят в Штаты. Там почти такой же коммунизм.

— Не скажи, не скажи… Ладно, машина ждёт. Рад был с тобой повидаться.

— И я.

Видимо, они пожали друг другу руки. Один остался на пороге особняка, другой направился к воротам.