— Поднимайся, магистр ждет тебя.
Стараясь не смотреть на десятки соблазнительных Арлетт, Губерт зашагал вверх, туда, где на троне из зеленого изумруда восседал тот, кого Еонрад называл магистром.
Подъем составил не менее двадцати саженей. Запыхавшийся от быстрого шага Губерт остановился, поднял голову и посмотрел на магистра. Тот был не слишком высок ростом, широкоплеч и, насколько возможным оказывалось судить по лбу, носу и верхней части щек, не скрытым черной кожаной маской, белокож; густая широкая рыжая борода лопатообразным козырьком нависала над обтянутой пурпурным бархатом грудью. Непокорные рыжие волосы лишь слегка приминала золотая корона, усыпанная драгоценными камнями, среди которых изумруды главенствовали и числом и массой. Особенно поразили Губерта руки (также очень белые, что было хорошо видно в свете десятков факелов). Унизанные огромными кольцами, пальцы покоились на дубовых резных подлокотниках, одному из которых искусный мастер сумел придать вид оскаленной волчьей пасти, второму же — змеиной головы с торчащим изо рта раздвоенным языком.
Губерт, ощутивший торжественность момента, опустился на колени. Магистр протянул руку, выхватил из воздуха и положил на плечо Губерта казавшийся невесомым изумрудный клинок.
«Посвящаю тебя, Губерт, сын Конрада Соколиного Когтя, в рыцари Зеленого камня, — раздалось в голове Найденыша. Гулкий голос приказал: — Произноси клятву».
— Клянусь… — несмело пролепетал юноша. — Клянусь… Клянусь воем волка, рыком медведя и клекотом орла… — Слова присяги сами собой рождались в моз-ту. — Клянусь исполнить волю того, кто даст мне знак. Того, кто скажет мне слово. Да будет так отныне и вовеки. Да будет так!
Магистр едва заметно качнул головой и… исчез. Испарился вместе с сонмом слуг, укрытой бархатом лестницей и мраморными статуями Арлетт…
— Бери и беги, — приказал Конрад, протягивая юноше огромный зеленый камень. — Боги древности и демоны наших дней не оставят владельца реликвии… Беги, а то опоздаешь. Сделай, как я сказал тебе, и… остерегайся больших птиц.
Губерт зажал в руке огромный изумруд, но все еще медлил с уходом.
— Возьми и это, — прохрипел Конрад, темнея лицом. Он достал из-под рваного одеяла короткий меч и моток веревки с крюком на конце. — Спустишься со стены, украдешь у крестьян клячу или мула, хотя бы и осла. И не мешкая отправляйся в Мертвую рощу, найди Бибуло. Все. Ступай.
Губерт сделал шаг назад и в померкнувшем свете закоптившего вдруг факела увидел, как содрогнулось в конвульсиях тело слепца, исказилось в страшной гримасе искалеченное лицо. Старик жутко захрипел и, несколько раз дернувшись, замер.
«Наконец-то сдох, старая скотина, — с облегчением подумал Губерт, несмотря на весь ужас своего положения, испытавший прилив сил и радости. — Да здравствует рыцарь Зеленого камня!»
Бросив последний взгляд на труп воспитателя, Губерт покинул клетку, в которой провел пятнадцать с половиной лет — всю свою жизнь.
XXXIII
Сколько времени прошло с тех пор, как отзвучала музыка и закончилось радостное парение души? Несколько часов? День? Два? Кажется, больше. Сколько времени скитался он по городу в поисках убежища, меняя чердаки, подъезды и подвалы? Хорошо хоть удалось немного поспать, но еще лучше то, что сон закончился и вместе с ним исчезли миражи, картины древности, в которые он погружался?
Отчаянно вдруг захотелось есть. Во рту стоял мерзкий привкус бормотухи и еще чего-то гадкого, может быть, страха или же ощущения, не передаваемого единым словом, когда вдруг чувствуешь себя таким маленьким и жалким, что любой только что научившийся ходить ребенок способен убить тебя, проткнув насквозь пухлым пальчиком.
Именно зто и испытывал Илья, забившись в какой-то подъезд и дрожа от холода, голода и страха. Он не знал, как оказался здесь. Вся мощь, крутизна и восторг, переполнявшие душу в тот вечер, когда сладкоречивая гитара Мэя выпевала мелодию Штрауса, провожая в последний путь душу тети Клавы, ушли, оставив тоску и ужас. Он казался себе брошенным за ненадобностью, сдувшимся воздушным шариком.
Илья вспоминал, как, едва находя силы справиться с бурлившей внутри энергией, шел по вечерним улицам, почти танцуя, размахивая сумкой. Сумкой… Этой сумкой…
Сумка стояла теперь перед ним на грязном, заплеванном полу подъезда жалкой хрущобы, в которой нашел он убежище. Надолго ли? Илья понимал, что нет. Скоро ему придется покинуть это место, как приходилось оставлять все другие временно обретенные пристанища. Хорошо хоть равнодушные ко всему жильцы дома не вызвали милицию или просто не выкинули чужака вон. Который сейчас час? Наверное, уже полдень. Сколько можно скрываться? Прятаться, не имея ни гроша в кармане, когда каждому участковому, каждому постовому розданы твои портреты.
Мокрушника Иванова схватят и приговорят к смертной казни или запрут пожизненно в ужасную дыру с вонючими зеками в фуфайках. Он будет гнить остаток жизни из-за того, что… Почему людей не судят за убийство тараканов и клопов? Паразиты? А почему можно безнаказанно убивать собак и кошек? Звери? А чем не паразиты были те, кого он лишил их жалкой жизни? Для чего жила деревенская дура Настёна? А ребенок? Разве Олюшка могла рассчитывать на хорошую жизнь? Нет. У нее не было богатых родителей, а значит, и надежды на счастливое будущее. А эти опойки во дворе? Они-то чем лучше блох или вшей? Все сделано правильно, но… «Ты прав, но судить тебя будут, — вспомнил он где-то в очереди за водкой (давно, еще до армии) слышанные слова. — Простая фраза, а сколько в ней смысла! Ты прав, ты прав, ты прав, а что толку?»