Новый начальник охраны передал это письмо Афиногену. Мол, прочти своим, идейным, вместо газеты. А тот письмо и бригаде Килы дал.

Аслан, слушая, вспоминал парнишку. Не было на него обиды. Лишь жалость к нему осталась. Да удивление, как повзрослел человек за время болезни, как много сумел обдумать и понять.

«…Теперь я правильно ориентируюсь в людях и никогда уже не скажу, что всякий осужденный — преступник. Я невольно общался с ними. Потому что меня послали охранять их в изоляции. Но как много полезного почерпнул я от них, многому научился. А главное — смелее стал смотреть на жизнь. Может, потому и выжил. Эти люди могли бросить меня на трассе. Ведь я был охранником. А они — спасли. Хотя нас всегда разделяла пропасть в убеждениях, колючая проволока и винтовка, так считал я тогда. Каким наивным я был… Ведь тс, с кем вместе был призван на службу, с кем ел из одного котелка, не вступились, не помогли. И даже не навестили. Не спросили обо мне хотя бы парой строк. И уж, конечно, не вынесли бы меня с трассы. У них скоро закончится служба. Они приедут домой и будут хвалиться везде, что охраняли на Колыме страшных уголовников. Но кто они в сравнении с охраняемыми? Те, кого они сегодня зовут зэками, во много крат чище, честнее и человечнее их. Дай Бог мне в жизни всегда иметь дело с такими, кого я по глупой молодости охранял. Те две бригады буду помнить всегда. Пусть не обижаются, если в чем-то был виноват перед ними. За свое — наказан. Чудом выжил. Может, потому, что спасая меня, уж очень желали мне выздоровления те люди. Пусть им в жизни будет всегда светло. Как я хотел бы увидеть их всех свободными, здоровыми, счастливыми!»

Прочтя письмо, бригадир аккуратно сложил его, определил во внутренний карман.

— Прозрел мальчишка, — сказал коротко.

Теперь бригады Килы и идейных работали вместе. Даже когда морозы заходили за отметку в минус сорок градусов, зэков все равно вывозили на трассу.

Какие там выходные иль праздники? Строительство трассы было объявлено ударным. А значит, сроки сдачи ее сжимались до предела. Но… человек только предполагает.

Аслану запомнился каждый день работы на трассе. Всякий раз бывшие испытанием на выживание.

Вот так и в тот роковой день под Новый год. Мороз стоял такой, что деревца-карлики стонали. Даже они, ко всему привычные, жаловались небу на несносный холод. Куропатки, на что птицы северные, а и те на лету мерзлыми комками падали замертво.

Лисы, и те из нор не вылезали. Предпочли сытости голод в теплой норе.

Но люди людей никогда не жалели. И в последний день года не привезли зэкам обед на трассу.

К вечеру холод стал несносным. Тем опаснее стали перекуры и отдых у костра. Из немеющих от мороза рук вылетало кайло.

Аслан, несмотря на предупреждение бригадира не браться за металл, схватил лом, чтобы выбить корни коряги из земли и взвыл от боли. Кожа ладоней осталась на ломе. Примерзла моментально.

Кила, оглянувшись на Аслана, матюгнулся коротко, подбежал к парню торопливо и подозвал мужиков.

— Табак у кого есть, давайте сюда, — глянув на окровавленные руки, попросил Илья Иванович.

Федька достал пачку махорки, подал зажмурившись. Многое видел в жизни человек, не раз смерти в лицо смотрел, но так и не смог привыкнуть к виду крови.

Илья Иванович густо присыпал табаком ладони Аслана. Заставил присесть у костра. Спиной к огню. Кровь вскоре перестала сочиться. Прошла и боль. Илья Иванович, оглядев руки парня, посоветовал к врачу обратиться. Но Аслан заупрямился:

— Э-э, нет, по больничному зачеты не пойдут. А мне они позарез нужны, чтоб скорее отсюда. Я домой хочу.

— Дурак ты, что ли? Да как работать будешь с такими руками?

И вечером, в зоне, сам привел к Аслану врача. Тот дал мазь, велел парить руки в чистотеле, который заваривал для Аслана старенький санитар из зэков. И как ни упирался, освободили его от работы на целую неделю.