Тихо. Лишь ночь шелестит в редких деревцах, да напевают звезды свою бессловесную мелодию, слышную лишь музыкантам.

Кончается еще один день на Колыме. Кто доживет до утра, кто выйдет на свободу, кто останется навек в горах? А может, кому-то повезет и не просто выжить, выйти на волю, а через годы вернуться сюда, на трассу, проехать по ней иль пройти пешком вот эти залитые потом версты, чтоб вспомнить, чтоб никогда не забыть, чтоб не черствела душа на свободе, не запамятовала, не обронила ни дня, ни мига из пережитого. Ведь каждый день — веха, а они — жизнь. У Колымы свои измерения, своя проверка и цена всему. Ей не подскажешь, не уговоришь, ни одного мига не вымолишь. Она сама все решает. Может и одарить. Свободой. Либо смертью…

Плачет в горах куропатка. Дождем гнездо смыло. Вместе с птенцами. Одна осталась птица. За что наказала Колыма, за что обидела? Новую кладку поздно заводить. Птенцы не успеют окрепнуть к холодам, не выживут. А и оставаться одной легко ли? Считай, год из жизни вычеркнут. А велика ль она, птичья судьбина? В ней каждый день дорог. Но и с нею не посчиталась, и ее не пощадила Колыма. Одиночеством наказала. За что? За то, что назло Колыме жизнь произвела, тепло. За то, что пела и радовалась. Колыме оборвать песню ничего не стоит. Любую. И дыхание, и жизнь…

Спят зэки. Не спит лишь Колыма. И охрана.

Ярко горят сторожевые костры, отбрасывая багровые сполохи на притихшие, уснувшие палатки.

Здесь, на вершине горы, они кажутся игрушечным, слабым пристанищем усталых людей, не способных поставить более надежное жилье.

День за днем сползает вниз трасса, тесня горы, обрубая бока, вгрызаясь в грунт. Сколько глыб, обломков, со звоном, с гулом разбивалось в ущелье — счету нет.

Зэки знали, что трасса прокладывалась лишь до поры в одном направлении — строго на север. Потом пошла по нескольким ответвлениям.

Основными ее рукавами считались дороги, ведущие к золотым приискам.

Золото на Колыме нашли давно. Задолго до того, как была здесь построена первая зона и первая партия зэков вышла на суровый берег Магадана.

Старатели работали далеко от зэков. Последние прокладывали для них дороги.

И тоже через горы и перевалы, через распадки и ущелья.

Сеймчан, Сусуман, Дукат… Эти названия колымские зэки знали назубок. Тогда они были поселками. В них кипела жизнь. И на строительстве этих дорог кормили лучше и зачеты за перевыполнение нормы выработки шли большие, чем на основной трассе.

Промышленная добыча золота велась драгами. Но были тут и старательские артели. У всякой из них была своя судьба, свое рождение. Прокладывали к Сусуману дорогу и зэки Урала. Работящие мужики. К горам привычные. Терпеливые к холодам, нетребовательные, неприхотливые к еде. Молчаливые. И хотя участок им дали самый трудный — не сетовали. Вставали чуть свет, работу заканчивали, когда в глазах становилось темно.

Уж за что упекли их на Колыму, никто не знал. Только безобиднее их во всей зоне не было.

Бригаду эту и начальство, и зэки уважали. Больше тридцати человек в ней было. А бригадиром — старый мастер горного дела. У себя на Урале он слыл большим знатоком каменьев всяких и металлов. Наверное, за это и угодил в зону? Знающие люди незнающим — помеха.

Мастер тот имя имел по характеру — Тихон. Много лет отбывал он в зонах. Болел. Терял надежду, что хоть помереть на воле доведется. Как человеку.

И однажды вместе с мужиками вдолбился он в скалу, крепче которой видеть не доводилось.

Не кромсали ее уральцы. Терпеливо снимали пласт за пластом. А к концу дня услышал Тихон, что лом его вроде в металл воткнулся. Звенькнул колокольцем переливчатым.

Бригадир насторожился. Разгреб породу, в ней желтый луч сверкнул.