Восточная Европа. Венгрия. Будапешт

Тот же день

Зоя, восторженная и радостно возбужденная, крепко держала Малыша за руку, чтобы не потерять его в столпотворении. Из каждой улицы и переулка на Парламентскую площадь вливались все новые и новые толпы людей. Зоя столько лет идеализировала смерть, наивно полагая ее единственным ответом на свое одиночество, что сейчас ей хотелось запрыгать на месте от радости и крикнуть всему миру, словно извиняясь перед ним: «Я жива! Жива!»

Демонстрация превзошла все ее ожидания. В ней приняли участие не только студенты и диссиденты – казалось, на площади собрались все жители города, стекавшиеся сюда из квартир, офисов и фабрик, не в силах противостоять всеобщему притяжению, которое лишь усиливалось с появлением каждого нового человека. Зоя понимала, почему они собрались именно здесь. Парламенту по определению полагается быть центром власти, местом, где решается судьба нации. На самом же деле он не обладал никаким влиянием, служа лишь наружным красивым фасадом для советских властей. И из-за внешней красоты здания парламента оскорбление казалось еще сильнее и горше.

Солнце скрылось за горизонтом. Но наступившая ночь отнюдь не умерила всеобщего восторга и ликования. Появлялись все новые и новые люди, отбросившие благоразумие и осторожность, и поток их не уменьшался, несмотря на то что площадь уже не могла вместить всех желающих и толпа становилась все плотнее. Здесь царила атмосфера не столпотворения, а дружбы и единения. Незнакомые люди заговаривали друг с другом, смеялись и обнимались. Зое еще никогда не доводилось бывать на столь массовых манифестациях. Конечно, ее, как и всех остальных, заставляли принимать участие в первомайских демонстрациях, но они проходили совсем иначе. И дело было не только в масштабе. Здесь царила анархия, отсутствовали принуждение и власть. На углах не стояли вооруженные офицеры. Мимо не катили плотным строем танки. Солдаты не проходили торжественным маршем мимо приветственно машущих флажками, тщательно отобранных детишек. Здесь имел место бесстрашный протест, акт неповиновения: все вели себя так, как им хотелось, пели, хлопали в ладоши и декламировали:

– Russkik haza! Russkik haza! Russkik haza!

Тысячи ног дружно притопывали на три такта, и Зоя присоединилась к общему ритму, вскидывая вверх сжатую в кулак руку, пылая негодованием, которое, учитывая ее национальность, выглядело по меньшей мере абсурдным.

– Русские, убирайтесь домой!

Ей было плевать на то, что и сама она русская. Ее дом был здесь, среди этих людей, на долю которых выпали те же самые страдания, что вынесла и она, и которые не понаслышке знали о том, что такое тирания и притеснения.

Уступая ростом стоявшим вокруг мужчинам и женщинам, Зоя привстала на цыпочки. И вдруг она почувствовала, как чьи-то сильные ладони обхватили ее за талию; Фраерша усадила ее себе на плечи, и перед девочкой открылась вся площадь. Толпа оказалась намного гуще, чем казалось раньше, она окружала здание парламента и выплескивалась на другой берег реки. Везде, на тротуарах и лужайках, на трамвайных путях и проезжей части, даже на постаментах и памятниках сгрудились люди.

И вдруг без предупреждения огни здания парламента погасли и площадь погрузилась в темноту. Толпа отозвалась недоуменным ропотом. На боковых улицах и переулках подача электричества не прекращалась. Очевидно, кто-то пытался помешать им, стремясь заставить их разойтись по домам и ослабить их решимость, воспользовавшись темнотой как оружием. Внезапно в конце площади раздались радостные крики. Зоя увидела, как кто-то поднял над головой импровизированный факел, скрутив трубочкой газету. Этот пример подхватили остальные, и повсюду один за другим стали вспыхивать новые факелы. Это был свет, рожденный огнем, горевшим в их душах и сердцах. Фраерша протянула Зое свернутый трубочкой журнал «Свободный народ». Один из ее бандитов поджег его с одной стороны, медленно поворачивая, чтобы пламя хорошенько занялось. Зоя подняла его над головой, и по печатным страницам побежали сине-зеленые языки пламени. Зоя принялась размахивать им над головой, и сотни факелов со всех сторон закивали ей в ответ.

Когда Фраерша опустила ее на землю, Зоя, раскрасневшаяся и возбужденная, не в силах совладать с охватившими ее чувствами, привстала на цыпочки и поцеловала ее в щеку. Фраерша замерла. Хотя Зоя уже стояла обеими ногами на земле, Фраерша по-прежнему крепко держала ее за талию, не отпуская девочку. Зоя затаила дыхание, испугавшись того, что совершила непростительную ошибку. В темноте она не могла разглядеть выражения лица Фраерши, и тут стоявший рядом мужчина поджег газету. В мерцающем красноватом свете Фраерша выглядела так, словно увидела перед собой привидение.

Поцелуй как огнем обжег Фраершу. Оттолкнув Зою, она неуверенно потрогала щеку. Пожалуй, она совершила ошибку, посадив девочку себе на плечи и тем самым позволив вернуться Анисье, той, кем она когда-то была: женой и матерью. В душу к ней тайком прокрались нежность и любовь – те самые чувства, которые она старательно, каленым железом выжигала в себе. Раскрыв нож, она провела лезвием по щеке, словно срезая следы поцелуя, а потом с облегчением вытерла клинок и вернула его на место.

Вернув себе былое хладнокровие, она обвела внимательным взглядом крыши соседних зданий, злясь на Панина за то, что тот не додумался разместить на них снайперов. Золт Полгар, проследив за ее взглядом, поинтересовался:

– Что ты там высматриваешь?

– Где сотрудники УГБ?

– Ты беспокоишься о нашей безопасности?

Фраерша постаралась ничем не выдать то, как она презирает его за наивность, и ответила:

– Здесь не с кем сражаться.

– На радиостанции студенты пытаются передать в эфир свои шестнадцать требований. Ходят упорные слухи, что руководство отказывает им в этом, а сотрудники УГБ охраняют здание, чтобы удержать контроль Советов над ним.