— Нет… — замотал головой Алексей. — Дед Михей, понимаешь… Ну как так-то? Она же никогда не говорила… Никто не говорил! Почему?
— А ты бы захотел вспоминать такое? — снова чуть склонив голову набок, серьезно спросил старик. — А тем более рассказывать своим детям или внукам? И что рассказывать? Того, что сам не понимал? А помнил только боль и ужас? Стал бы детям про мучения свои рассказывать?
Алексей замотал опущенной головой.
— Я не знал… Дед Михей… Это же такое… А мы… — он тяжко вздохнул. — А теперь ее уже нет, и ничего уже не исправить…
— А что бы ты исправил, Алёша? — дед Михей смотрел на него с неподдельным интересом.
Алексей уже открыл было рот, чтобы ответить, и так и замер с открытым ртом. А и правда, что он мог исправить? Обнять, пожалеть? Сказать, как это все ужасно? И как ему жаль, что она прошла через ад?
— То-то же… — проворчал старик, вставая. — А вот сам помнить, и детей научить помнить ты можешь. Ступай спать, Алёша. А завтра матрас мой обратно на чердак снесешь. Аннушку к себе завтра забирай. Вот погулять сходите, пускай в речке поплавает маленько, воздухом свежим подышит, да и походить ей полезно, а опосля уж и матрас приберешь, — дед, устало шагая к выходу, неспеша раздавал указания. Договорив уже на пороге, он добавил: — Спать ступай, Алёша. Утро-то, оно завсегда вечера мудренее. Пойдем, Альма, — позвал он лохматую подругу и, пропустив ее, вышел, тихонько притворив за собой дверь.
Глава 23
— Как Аннушка? Не сильно устала сегодня? — со вздохом опускаясь на стул и пристраивая корзину с собранными травами рядом, спросил дед Михей.
— Сейчас уснула уже, — улыбнулся Алексей, откладывая лобзик и незаконченную резную полочку. — Да мы и ходили недалеко, так, до реки дошли, да на поле земляники набрали немного. Садись, сейчас обед тебе разогрею. Анютка борщ сварила. Вкуснючий! Я так уже по ее борщу соскучился! — споро убирая за собой обрезки со стола и вновь накрывая его цветастой клеенкой, рассказывал Алексей. — А ты отыскал ту травку, за которой ходил?
— Сыскал, а то как жеть. Далече она нынче расположилась, но ничего. Сыскал, — улыбнулся старик. — Таперя вот стану ее Аннушке заваривать, дак вовсе оздоровеет. Вкусный борщик-то, говоришь? Ну ставь греться, а я покудова схожу умоюсь. Аннушкиного борщичка отведаю с удовольствием, — кряхтя, старик поднялся на ноги. — Для Альмы-то там найдешь чего?
— Конечно. Анютка ей косточку вон оставила, да каши с мясом наварила. Сейчас, сейчас, — заметался по кухне Алексей.
Дед, аккуратно хлебая борщ, с хитринкой поглядывал на Алексея, в минуту проглотившего свою порцию и уже разлившего ароматного травяного чая по кружкам. Не зная, чем себя занять и не решаясь отрывать старика от трапезы, он то и дело вскакивал, подавая деду то хлеб, то сметанку, то придвигая к нему поближе лежавшие на блюде румяные оладушки.
Альма, наблюдавшая за ним со своего места, перестала мусолить кость и водила крупной головой с умными карими глазами за ним следом. Видимо, устав от суеты, разведенной Алексеем, она глухо проворчала, осуждающе глядя на метавшегося мужчину:
— Ар-уама ррр-ав! — увидев, что сказанное не произвело никакого впечатления, тяжело вздохнув, поднялась и, дождавшись, когда Алексей в очередной раз опустится на стул, положила свою тяжелую лапу ему на колени.
— Рра-умма, ррр-ав! — снова высказалась она, с неодобрением глядя на наконец обратившего на нее внимание Алексея. — Ра-аммау, ау-гав.
— Я тебя задел, да? Прости пожалуйста, — перебирая мягкую, лоснившуюся шерсть, повинился Алексей. — Подожди, Альмочка, я сейчас со стола приберу, — заметив, что дед, отложив ложку, с улыбкой наблюдает за ними, убрал со своих колен тяжелую лапу Алексей. — Дед Михей, подать чего? — попытался встать он на ноги.
— Ррры-ав! — уже злобно рявкнула на него Альма и, ухватив зубами за штаны, дернула вниз.
— Ну чего ты колготишься-то? — усмехнувшись, спросил дед Михей. — Чего тебе не терпится-то? Аль спросить чего хочешь?
— Дед Михей, а ты сильно устал сегодня? — плюхнувшись обратно на стул и с опаской скосив глаза на сердито следившую за ним Альму, спросил мужчина. — Анютку лечить сегодня будешь?