После нескольких часов хождения туда-сюда он убедился: он в полностью отремонтированной Городской картинной галерее. Это его успокоило и уверило в нереальности происходящего. Увидев табличку, указывавшую, как пройти в мужской туалет, он вспомнил, что ему ужасно хочется пить; и, зайдя в уборную, вдоволь напился воды из-под крана.

Местонахождение его было вполне очевидно; однако, когда загудела какая-то приглушенная сирена, зажглись тут и там огоньки, а шаги толпы отозвались эхом, все это выглядело весьма правдоподобно, и он почувствовал себя настолько не в своей тарелке, что решил, что все-таки не спит. Профессор решил на время скрыться в туалете, чтобы выиграть время и все обдумать. Неловко объяснять свое присутствие тем, что ты был извергнут из недр произведения искусства.

Кстати, который час? По его часам… определить это было невозможно: они не тикали. Не идут? Я же совсем недавно менял батарейку? Как бы то ни было, он, несомненно, просидел в туалете больше часа и помаленьку привык к наполнившим галерею звукам, шагам, обрывкам разговоров, приглушенным смешкам сторожей, цокающим каблучкам одной дамы… Он вздохнул полной грудью и вышел в коридор, притворяясь таким же посетителем, как и все остальные, пытаясь и виду не подать, что совершил неизвестное ему самому правонарушение. Как самый обычный посетитель, он направился к трем залам в глубине. В этот раз ему удалось прочесть надпись на табличке: «Выставка из коллекции фондов Ж. Г.». Конечно же, в этих залах выставлялись временные экспозиции. Он набрал побольше воздуха и пошел к выходу.

– Это невероятно, невероятно… – тихо повторяла изрядно постаревшая Эрминия, хватаясь за дверь, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Раскрыв рот, она глядела на мужчину, который стоял на пороге, не решаясь войти.

– Что невероятно? – пробасил громкий голос из глубины квартиры.

– Клавдий… – чуть слышно пробормотала женщина, не веря своим глазам.

– Мне кажется, я оставил бобы на плите.

– Как? – в полуобморочном состоянии спросила Эрминия.

– Мне очень жаль. Всю кухню, наверное, закоптил.

– Да это, никак, Клавдий?! – вскричал обладатель громкого баса, подходя к двери.

– Можно я пройду? – Профессор продолжал делать вид, что не замечает крикуна, но шагнуть вперед не решался.

– Разумеется, – ответил игнорируемый им субъект. – Но откуда же… – И, обращаясь к Эрминии, продолжил: – Ведь это же Клавдий, собственной персоной?

– Ох, что-то мне нехорошо, – проговорила Эрминия по пути к дивану, куда она, видимо, направлялась, чтобы поскорее присесть.

– Сколько же времени прошло с тех пор?.. – спросил он, входя в гостиную, обстановка которой показалась ему совершенно изменившейся. «Крестьянки» на стене уже не было.

– Сколько же времени прошло с каких пор? – спросила Эрминия, садясь на старый диван, потирая руки и все еще не веря собственным глазам.

– С той поры как… Даже не знаю. С тех пор как… Нет-нет, не так: с тех пор, как меня нет. – Он указал на нее. – Ты изменилась.

Тут он решил зайти к себе в кабинет, находившийся возле столовой. И уже на пороге его пронзила боль: и письменный стол, и все его любимые бумаги куда-то подевались, а на месте книжных полок были наклеены кошмарные обои, как будто для кого-то стало насущной необходимостью стереть с лица земли все следы его жизни. Он почувствовал, что мужчина в некотором смятении положил ему руку на плечо.

– Дело в том, что мы… В этой комнате…

– Вы тут живете?

Он вышел из кабинета, не дожидаясь ответа. Сидящая Эрминия в ужасе смотрела на него.