Погрузившись в свои мысли, Ману миновал Ганди и Горбачева, даже словечком с ними не перемолвившись. Дверь сарая была приоткрыта, и он ускорил шаг. Кто-то взломал замок. Он обнаружил на скамье грузное тело, услышал раскатистый храп и приблизился к спящему. Это был Бернар. Вокруг стоял запах перегара, способный пробудить катакомбы под Монсури. Ману сжал его плечо, потряс, похлопал по щекам. Бернар захрапел пуще прежнего. Что все это значит? Никогда еще гризли не вел себя как забулдыга. Он всегда первым брался за лопату или пилу для обрезки деревьев. Ману вышел из сарая и, обнаружив у себя на ладони красные следы, принюхался. Не похоже на краску или удобрения. Тогда он вернулся к Бернару и не без труда перевернул его на спину. Лицо у того было расцарапано, словно он сцепился с мартовским котом.
Душераздирающий крик заставил Ману вздрогнуть. Женский крик.
Он бросился на шум. Рядом с высоким Кеннеди и вооруженным вилами чучелом из йогуртовых упаковок джоггеры окружили Малыша Луи и Жан-Кристофа. Само собой, эта парочка не упустит возможности подольше отлынивать от работы. И ни одного сторожа в поле зрения. Один из тюленей-спортсменов успокаивал девушку в шортах.
— Черт возьми, что происходит? — вскричал Ману, выведенный из себя тем, что все будто сговорились испортить ему чудесное утро.
И тогда он разглядел туфлю, валявшуюся под секвойей dendrum gigantum.
Он обогнул долговязого Кеннеди. Лужайка плавилась под слепящим солнечным светом, и, вытянувшись, в этом сиянии лежала девушка. Иссиня-черные волосы, в лице ни кровинки, фиолетовые губы, нос и уши в пирсинге, футболка с черепом, кожаные браслеты с заклепками, одной туфли не хватает. Ману подумал об эпилептическом припадке, вспомнил, что нужно поскорее запрокинуть ей голову, чтобы не запал язык. А потом понял, что мозг изо всех сил пытается убедить его, будто девушка еще жива. Ноги подкосились, так что пришлось уцепиться за вилы дурацкого чучела. Глаза умершей остекленели. Он заставил себя коснуться ее предплечья: оно оказалось твердым и холодным, словно камень. Весь дрожа, он вернулся к зевакам, изо всех сил стараясь держать голову прямо.
— Ману, что делать-то будем? — запинаясь, спросил его Жан-Кристоф.
— Иди к сторожам, скажи, чтобы вызвали легавых.
— У меня есть телефон, — предложил один из джоггеров. — Я сам могу позвонить.
Ману заставил себя думать. Стаканчик белого, выпитый у Зазы, этому не способствовал.
— Нет-нет, мы не должны разбредаться, это может все запутать, надо соблюдать правила, сторожа — представители правопорядка, будем действовать через них, это необходимая инстанция, иначе все обрушится на нас, садовников, и с такой высоты, что мало нам не покажется: камнями закидают, как в старину.
Ману попятился, делая вид, что он тут ни при чем, а потом бросился к сараю с инструментами. Его терзало дурное предчувствие. А пока он был готов на все, чтобы разбудить Бернара. Окунуть его головой в тазик с гуано, сунуть нашатырь под нос, уколоть вилами и проделывать это столько раз, сколько потребуется.
2
Все четверо были в плотных комбинезонах, но только судмедэксперт и его ассистент — в защитных шлемах с козырьком. Лейтенант Николе страдал от жары, однако старался выглядеть спокойным и сосредоточенным, как его шеф. Ему еще не случалось вдыхать смрадный воздух Института судебной медицины в такую рань. Саша Дюген горы свернул, чтобы ускорить вскрытие, но свободное время нашлось только в шесть часов утра.
Николе хотелось одного: чтобы все поскорее закончилось. К несчастью, древний медэксперт Арман Дювошель, которого шеф хорошо знал и щадил, не любил суетиться. Он подтвердил, что жертва не подвергалась сексуальному насилию, а потом долго дивился неповрежденным венам и носовым пазухам рокерши, жившей в захватившей пустой дом общине и увлекавшейся вампирским макияжем, неторопливо изучал бледное, все в пирсинге лицо.
— Тебе не кажется, Саша, что эта девица похожа на ночь в полнолуние?
Людовик Николе отнес это неожиданное лирическое отступление на счет весны. Впрочем, замечание никак не подействовало на его шефа. Со слабым вздохом Дювошель раздвинул накрашенные фиолетовой помадой губы, посветив лампочкой, осмотрел полость рта, покопался внутри жутким на вид металлическим инструментом и извлек какую-то белесую полоску. Поддавшись общей атмосфере, Николе подумал о лунном луче. И тут же мысленно дал себе пощечину. Меня как-никак зовут Людовик Николе, а не Артюр Рембо, я легавый, а не какой-нибудь прóклятый поэт,[3] чтоб ему пусто было!
— Фрагмент пластикового пакета, — определил патологоанатом. — Края ровные — вероятно, отход производства.
— Если найдем пакет, возможно, удастся определить отпечатки, — подхватил Дюген. — Как, по-твоему, на нее напали?
— Сзади, если судить по следам на шее. Ей на голову накинули пластиковый мешок, а его ручки затянули на затылке и ждали, пока она задохнется. Это могло продолжаться какое-то время.