Они тут же отступили. Мы с этими парнями и девчонками знаем друг друга, но они еще не знакомы со мной как с окружным прокурором. Я занимаю эту должность всего несколько месяцев, а все мы не раз были свидетелями того, как могут менять людей стены. Адвокаты, любившие делиться секретами в мужском туалете, превращаются в судей, стремящихся приказами заткнуть чужие рты. Может быть, я стал неприветлив. Ситуация располагала к этому. Репортеры пропустили меня, и толпа рассосалась, когда они разошлись звонить своим редакторам или искать других интервьюируемых. Все-таки они должны были признать, что я о них позаботился. Десять часов — это подходящее время для тех из них, кто готовят полуденные радиопрограммы или репортажи для выходящих днем газет.

Однако они напомнили мне, каким плохим должен быть этот день. Я шагал сразу через две ступени, глядя только вниз. Прошел мимо двоих-троих, даже не подняв головы, чтобы посмотреть, знаю я их или нет. Они, в свою очередь, хранили почтительное молчание. На третьем этаже я свернул с лестничной площадки к стеклянным дверям. Над ними черными буквами футовой величины была сделана надпись: «Окружной прокурор по уголовным делам», а выше — того же размера буквами: «Марк Блэквелл». Это все еще было поразительным для меня — видеть там свое имя, вместо имени одного из моих предшественников.

Я стал ассистентом окружного прокурора сразу же по окончании юридической школы и поднимался по всем ступенькам служебной лестницы со средней скоростью: полтора года занимался мелкими правонарушениями, потом немного апелляциями, затем уголовными делами. Три последних года я проработал тут в качестве главного судебного обвинителя. Именно в эти годы я и полюбил здание суда. У меня было свое место в мире, ответственное положение и определенная власть. Люди здоровались со мной, называя по имени. Они искали моего расположения. Окружной прокурор поручал мне лишь исключительно важные дела — убийства при отягчающих обстоятельствах или процессы с высокопоставленными обвиняемыми. Я владел частью этих судебных залов. Здание суда было моим вторым домом.

Но невозможно оставаться в департаменте окружного прокурора вечно. Во-первых, здесь никогда не разбогатеешь, и, во-вторых, тому, кто поступает в юридическую школу, не имея хотя бы тайного желания когда-нибудь стать богатым, лучше бросить учебу на первом же году. Через какое-то время к тому же тебе надоедает постоянно иметь над собою целое напластование боссов. По крайней мере мне это надоело. Я начал тупеть от сознания того, что являюсь винтиком в машине, которую адвокаты любят называть крупнейшей юридической фирмой города. Меня начал пугать охраняющий меня в течение пяти лет значок, выданный округом. Я был функционером, работником, нанятым пожизненно. Приблизительно в это же время я получил место главного обвинителя, что заставило меня продержаться еще три года, но пора было уходить. Последний год я провел, ожидая «подходящего момента», пока не понял, что подходящим, собственно говоря, был любой из моментов. Перемена казалась жуткой — выйти в открытый мир после восьми спокойных лет в суде. Обвинители никогда не испытывают недостатка в клиентах. Они не платят секретарских или офисных рент, и все их заработки свободны от налога. Единственное преимущество, которое я сумел найти в работе адвоката, — это возможность приходить и уходить, когда заблагорассудится.

Я провел десять лет, занимаясь частной практикой, зарабатывал деньги, выиграл положенное количество процессов, что для защитника, если он достаточно опытен, означает, возможно, по одному делу в год. Тут выучиваешься испытывать чувство триумфа, когда добьешься для клиента меньшего срока заключения, чем тот, который предлагал обвинитель по взаимной договоренности сторон. Полные победы крайне редки. Девяносто с чем-то процентов всех процессов по уголовным делам заканчиваются обвинительным приговором, и это вполне справедливо. Такая статистика была у меня в уме наутро после ареста Дэвида.

Я достаточно преуспевал в своей частной практике, однако через десять лет она начала уменьшаться. Благодаря Хью Рейнолдсу она оскудела еще более. Он был избран окружным прокурором четыре года назад, появившись неизвестно откуда. На следующий же день после его назначения все в офисе стали спрашивать друг друга, кто он такой. Выяснилось, что он был адвокатом по гражданским делам, одним из тех, кто не утруждают себя даже символическим появлением в суде. Хью занимался тем, что называется офисной практикой, то есть работой, для выполнения которой нет надобности покидать стены своего кабинета. Он подписывал контракты, устанавливал суммы налогов, консультировал чиновников разных корпораций и делал прочую работу того же рода. И еще он питал скрытое, но все возраставшее возмущение по отношению к преступным элементам и откровенное — ко всей системе уголовного права. Одна из ходивших о нем историй утверждала, что решение баллотироваться на пост окружного прокурора возникло у него после того, как он не сумел отвертеться от штрафа за превышение скорости. Другая версия гласила, что такая мысль пришла ему в голову, когда ограбили его дом. В любом случае его первое известное появление в суде было связано с регистрацией в качестве претендента на пост окружного прокурора.

Пока не было соперника, открыто противостоящего ему, он воспринимался как один из обычных смехотворных кандидатов. Серьезные парни-кандидаты пробалтывались о своих намерениях, бросая тем самым пробные шары. Старый прокурор Элиот Куин, человек, под началом которого я проработал большую часть из проведенных в окружной прокуратуре восьми лет, объявил о своем нежелании баллотироваться еще раз. Это добавило новых кандидатов к предвыборной гонке. Но пока они устраивали свалки из-за общественной поддержки и злословили друг о друге в судебных коридорах, Хью Рейнолдс вынес свою кампанию непосредственно на публику. Он был кандидатом «новой метлы». Старые парни работали в канцелярии окружного прокурора слишком долго: они были больше заинтересованы в том, чтобы укусить друг друга в спину, чем в том, чтобы сделать наши улицы безопаснее. Я вынужден отдать Хью Рейнолдсу должное — он нащупал нужный нерв и настойчиво долбил именно в эту точку. Оттуда тотчас же выплеснулась еще нетронутая волна возмущения: «Черт побери! Да меня самого ограбили! Если бы я был настолько наивен, чтобы поверить, будто Хью Рейнолдс или кто другой в состоянии навести в этом деле порядок, я первый проголосовал бы за него».

Но довольно многие в это все же поверили. И во второй раз Хью вошел в здание суда уже в качестве прокурора по уголовным делам округа Бексар. Стены суда почти дрожали. Узурпатор пробовал свои силы.

Он оказался подлинным кошмаром для всякого, кто испытывал чувство страха. Его первым актом было увольнение из канцелярии половины адвокатского состава. Но отнюдь не самых молодых из работавших там юристов. В соответствии с теорией, что зараза коррупции расползается сверху, Хью уволил из своего штата наиболее опытных судебных обвинителей. Возможно, сама по себе эта идея была и неплохой, если бы взамен изгнанных у Хью имелись другие опытные юристы, но таковых у него, разумеется, не оказалось. Он попросту решил, что сумеет начать все сызнова: с помощью самых молодых ассистентов прокурора и притока свежих талантов из юридической школы. Вчера еще эти двадцатипятилетние обвинители вели дела пьяных шоферов да мелких магазинных воришек, а сегодня они уже участвовали в процессах по обвинению в убийстве и насилии. И, обвиняя их, они зачастую выступали против защитников, которые сами вчера еще были опытными обвинителями по уголовным делам. Общий процент обвинительных приговоров полетел ко всем чертям. Другие же нововведения Хью, такие, как временное ограничение на досудебные договоренности, тоже не сработали. Когда каждый месяц регистрируется по тысяче новых уголовных преступлений, большую их часть поневоле приходится решать до суда. Через пару месяцев Хью понял это, но к тому времени он уже успел выставить себя совершенным олухом.

Еще никто и никогда не принимал этого департамента с лучшими намерениями, и еще никто не доводил его до такого краха. Когда четырехлетний избирательный срок Хью Рейнолдса близился к завершению, местные общественные структуры пришли в бешеное оживление, подыскивая опытного обвинителя, способного противостоять Хью. Я оказался одной из подходящих кандидатур и почти с удивлением обнаружил, что мною заинтересовались. После десяти лет частной практики перспектива возвращения в окружную прокуратуру выглядела совсем неплохо: я соскучился по прокурорской работе и компании «хороших парней», и это был единственный способ, каким я мог вернуться туда.

За четыре года Хью Рейнолдс тоже многому научился. Процент обвинительных приговоров у него значительно возрос, и Хью уже не был такой легкой мишенью, какой являлся после первого года службы. Однако у меня за спиной имелась поддержка чуть ли не всех адвокатов города, и была даже тайная симпатия со стороны многих членов собственного аппарата Рейнолдса. Официальным лозунгом моей предвыборной кампании было: «Обвинение — обвинителями-профессионалами!» Неофициальный мог бы звучать так: «Вернем в прокуратуру старых хороших парней!» Когда приблизились выборы, Хью оказался в невыгодной ситуации для пребывания в должности. В последние несколько недель предвыборной кампании его лучшие обвинители проиграли процесс по делу об убийстве, получившем большую общественную огласку. Другое крупное дело, которое вел сам Хью, было пересмотрено апелляционным судом. В оставшиеся до выборов дни Хью Рейнолдс выглядел, как ребенок, потерявшийся в луна-парке. От меня ничего не требовалось: достаточно было подняться по лестнице суда с кейсом в руке и с определенным выражением лица — и я уже в сравнении с Хью выглядел Эйбом Линкольном. Когда интервью давал я, то это происходило перед входом в какой-нибудь судебный зал — Хью Рейнолдса интервьюировали в его личном кабинете. Он походил на короля в бункере, и я начал быстро набирать очки.

Ответом Хью была атака на меня персонально: на мой послужной список, мои доходы, мою биографию. «Если вы мечтаете о коррупции, которая когда-то была в этом офисе обычным делом, — публично заявил он, — то Марк Блэквелл именно тот человек, который вам нужен». Такой кампании я вести не собирался. Но когда меня оскорбляют, во мне просыпается студент-третьекурсник. «Да ну?!» Репортеры с удовольствием ухватились за это. Для них стало своеобразной игрой: перехватывать меня в коридоре и сообщать мне цитаты из высказываний Хью, которые на следующий день должны были появиться в газетах.

— Эй, Марк, Хью Рейнолдс только что сказал мне, что единственная причина, по которой ты имеешь репутацию хорошего обвинителя, заключается в том, что ты всегда уворачивался от сложных дел.

— Ты шутишь? Послушай, это можно было бы принять за оскорбление, исходи оно от человека, имеющего хоть малейшее представление о том, что нужно делать в судебном зале. Ах он прохвост! Если бы ему когда-нибудь пришлось быть обвинителем в сложном деле, то не думаю, что он сумел бы добраться до заключительного слова в сухих штанах.

Прежде чем я успевал это осознать, я уже выпаливал что-нибудь вроде этого для печати. И ликующий репортер стремглав летел к моему оппоненту за ответом. Было странно, что мы с Хью ухитрились превратиться в злейших соперников, даже не познакомившись друг с другом, а обмениваясь всеми этими кошачьими царапаньями через посредников.

Однажды я решил позвонить ему. Я не помню точно, но, должно быть, в тот день я принял за ленчем одну-две порции спиртного. Во всяком случае я находился в одном из тех моих экспансивных состояний, когда мне кажется, что решительным ударом я способен пробиться сквозь любое дерьмо.

— Хью, — сказал я, — я звоню лишь для того, чтобы сказать, что, по-моему, это дело совершенно вышло из-под контроля.

— Какая еще гадость, сообщенная тобой обо мне, должна появиться в завтрашних газетах?

Я фыркнул.

— До сих пор я не сказал никакой. Пока еще никому не удалось поймать меня в ловушку. Но послушай, я не хочу, чтобы впредь это происходило так, как происходит сейчас. Я ничего не имею против тебя лично. Ты ведь сам знаешь это, Хью. Ты мне даже нравишься. Разве тех профессиональных различий, которые существуют между нами, недостаточно, чтобы мы могли продолжить борьбу, не переходя на личности?