Ну и пусть устраивает! Пусть! Главное, чтоб моя девочка ко мне вернулась!
— Евгений Федорович, — прерываю его, — я благодарен вам, приму любую помощь. И со своей стороны тоже делаю все, что возможно. Уверен, Катя скоро будет с нами, это все недоразумение.
— Да, — кивает с готовностью Васильев, — я тоже так думаю, тоже!
Мы еще пару минут разговариваем, а затем расстаемся, вполне довольные друг другом.
Мои опасения, что, после задержания, Кате будут тут не рады, что она не сможет вернуться в Центр, развеиваются. Судя по всему, женщина, с которой я сплю, умеет пользоваться головой, как надо. Мне сложно уложить в мозгах эти все грани Клубнички, потому я и перестаю про это думать.
Мое дело маленькое: грести.
Выгребать.
Весь день хожу со значительной рожей по этажам, кошмарю подчиненных, просматриваю камеры, с целью самому увидеть что-то необычное. Но особо ничего не происходит, разве что, возвращается на работу Хохлов, неся гипс на сломанной руке, словно флаг.
Он плотно сидит у себя в кабинете, что-то печатает.
К концу рабочего дня я понимаю, что день прошел впустую, и моя Клубничка проведет еще одну ночь в камере.
От этого настроение, и без того дерьмовое, становится еще хуже, но я старательно делаю хорошую мину при плохой игре.
Мне надо нормально выйти из здания, надо забрать Соню, надо весь вечер себя вести правильно с дочкой. Она наверняка будет спрашивать про маму.
Черт!
Забираю Соньку, получаю от воспитателя информацию, что дочь ела плохо и не хотела идти гулять. Сидела у окна и ждала маму. А где мама, кстати?
Что-то вру про загруженность, забираю Соню.
Проверяю телефон, в надежде, что появится какая-то информация про Клубничку, но ничего нет.
Тогда везу грустную дочь гулять на Патриаршие, потом ужинать пиццей.
Смотрю, как Соня вяло клюет колбаску с большого куска, и ощущаю себя сиротой. Опять. Без Клубнички все пусто, все серо вокруг. Мне надо быть спокойным, потому что Соня очень внимательная и восприимчивая. Все прекрасно замечает. И вопросы задает неожиданные.
И болезненные.
Больше всего убивает бездействие.