А потом… Сара… Ох, Сара…
Он потер глаза. Он не мог говорить об этом. Все еще не мог. Он думал о случившемся все время. Но говорить не мог. Пока.
Ей было семь лет от роду. Она всего-навсего вышла погулять одним темным зимним вечером. Просто ушла, выскользнула за дверь, и никто ничего не заметил. А потом родители кинулись искать ее, искали, искали, и полиция искала, и соседи искали, и все искали…
И нашли. Посреди дороги, под мостом на автостраде. Никто так и не узнал, было ли это убийство или она сама упала вниз. Тело ребенка было совершенно расплющено. В темноте по нему проехали сотни машин. Водители грузовиков и легковушек наверняка думали, что переезжают всего-навсего брошенную камеру от колеса.
Форрестера прошиб пот. В своих мыслях о Саре он не погружался в такие глубины уже несколько месяцев, если не лет. Он знал, что нужно снять с души тяжесть, не держать ее в себе, но не мог. Поэтому он сказал, полуобернувшись:
— Простите, доктор. Не могу. Знаете, я ведь все еще думаю об этом каждый день, каждый час. Но…
Он с усилием сглотнул застрявший в горле комок. Слова не шли на язык. Зато мысли продолжали течь в том же русле. Каждый день — и сейчас — он гадал: не могло ли быть так, что кто-то изнасиловал ее и потом сбросил с моста? Или она упала сама? Но если упала сама, как это могло случиться? Иногда ему казалось, будто он знает ответ, и в глубине души возникало подозрение: да, ее убили. Он же коп, как-никак. Он знает подобные дела. Но не было никаких свидетелей, никаких доказательств. Возможно, он никогда не узнает правды.
Форрестер тяжело вздохнул и искоса взглянул на психотерапевта. Безмятежная, спокойно улыбающаяся, седовласая шестидесятипятилетняя женщина.
— Ничего страшного, — сказала она. — Когда-нибудь…
Форрестер кивнул. И улыбнулся ее постоянному рефрену. «Возможно, когда-нибудь».
— Мне порой бывает очень паршиво. Жена впала в тяжелейшую депрессию и прогоняет меня по ночам. У нас по несколько месяцев не бывает секса, но, по крайней мере, мы живы.
— Ведь у вас есть еще сын.
— Да. Да, у нас есть сын. Я порой внушаю себе: нужно быть благодарным за то, что имеешь, и не переживать из-за того, чего не вернешь. Я это понимаю. Как говорят пьяницы в «Анонимных алкоголиках», чтобы добиться, надо притвориться. И прочую ахинею. Я понимаю: именно так и нужно поступать. Просто делать так, и все. Время от времени мне удается прикинуться, будто я в полном порядке.
Он вновь осекся, и уютную гостиную заполнила гулкая тишина. Немного посидев неподвижно, детектив выпрямился. Его час истек. Он слышал лишь гул уличного движения, приглушенный закрытыми окнами и задернутыми шторами.
— Благодарю вас, доктор Эдвардс.
— Пожалуйста. И я ведь уже говорила: зовите меня Дженис. Вы посещаете меня уже полгода.
— Спасибо, Дженис.
Она улыбнулась.
— Увидимся на следующей неделе?
Он поднялся. Вежливо пожал руку психотерапевту. Форрестер чувствовал себя лучше, и даже на душе немного полегчало. К себе в Хендон он ехал в спокойном, приятно задумчивом настроении. Еще один день. Он прожил еще один день. Не напившись и ни с кем не поскандалив.