Или как-то связан с красноярскими делами?

Последняя мысль привела меня в беспокойное состояние. Я слонялся по квартире, мучаясь пустыми догадками. Какие красноярцы могли добраться до моего номера? Михаил Соломонович? Но он позвонил бы Гольдбергу. Следователь прокуратуры? Он отмалчиваться бы не стал, и, скорее всего, по его наводке меня сначала приняли менты из отдела и немного погнобили в ИВС, чтобы продолжить разговор в приватной обстановке. Может быть, они и звонили? Да вряд ли, знаю я мусорские прокладки, легавые меня к телефону попросили бы по имени-отчеству, дабы убедиться, что дома именно я, а потом только выдвинулись в адрес. Значит, не менты.

Отчего-то подумалось про Лепяго, но это были вообще глупости и параноидальный бред. Смешно даже думать такую чушь! Лепяго давно мертв.

Тогда кто? Маринка с мобильника? А почему не с домашнего мамочкиного телефона? На всякий случай я включил свой сотовый и обнаружил поступивший вызов аккурат с тещиного аппарата. Один. В двадцать два сорок семь. Маринка подергала меня за поводок, но средство привязи не сработало, и она успокоилась. Но почему не позвонила домой? Решительно не понять женскую логику!

Кстати, куда моя благоверная пропала?

Я задержал палец над кнопкой вызова, раздумывая, дергать за поводок или не дергать, и в последнюю секунду отвел. Негоже уподобляться ревнивой женщине. Мы, мужчины, не такие.

пропел я на мотив из «Джентльменов удачи».

Мы, джентльмены удачи, люди великодушные. По пустякам не тревожим.

Что же это за чудак с неопределившегося всю ночь названивал?

– Да нет, чушь! – встряхнул я головой.

Дурацкая уверенность, что молчание в трубке, настойчивые звонки и мертвый директор краеведческого музея крепко связаны вместе, неотступно сверлила мозг.

– Гон, это гон! – громко сказал я. – Все, завязываю пить! До белочки уже допился, гоню всякое.

Страшная мысль пришла мне в голову.

– А что это я сам с собой разговариваю? – спросил я и в испуге замер, бегая глазами по сторонам.

В комнату било солнце, за окном был день, но на душе сквозило чем-то жутеньким. Ведь, наверное, не просто так. Но отчего же тогда?

«Слушай сердце», – учил меня Афанасьев.

Сердце мне подсказывало лечь на пол и затаиться.

Эх, Петрович, сгинул ты со своими советами. Что же мне теперь делать-то?

Может быть, Славе брякнуть? Уж не он ли пытался меня выцепить на пьянку? Но почему тогда на мобильник не звонил? Нет, это не Слава. И не патриоты. Ласточкин знал номер моей трубы, а молчаливому придурку был известен только домашний.

Что же это за такой отсталый реликт цивилизации?