Музей после визита своего преобразившегося директора претерпел плачевные изменения. Экспозиция, посвященная быту аборигенов, оказалась обобранной. Парка, которую я видел на Лепяго, была явно сорвана с чучела. Оттуда же ушли штаны и унты. Кукла эвенка валялась распотрошенной, во всей своей неприглядной красе. Она были сшита из матрасовки, сквозь швы и разрывы торчала солома. Некогда с любовью расставленная утварь была разбросана, словно ее грубо столкнули с дороги, а потом в гневе распинывали ногами по всему залу.

Пока я осматривался, Слава прошел через анфиладу комнат до нумизматического зала. Заметив, как разочарованно опустились плечи друга, я поспешил к нему.

У меня захолонуло сердце.

Интересно, на что я надеялся, как наивный юноша, когда решил ехать в музей? Можно было даже не гадать, залежится или нет знаменитая на всю округу денежная коллекция, когда наступит смута. Я вошел в нумизматический зал, оглядел разбитые витрины. Грабители забрали все: золото, серебро, медь и банкноты. Наверное, решили толкнуть коллекцию в сборе. Целой оставалась только витрина в углу, на которой экспонировался мамонтовый свитер. Я остановился напротив нее. Уникальная одежда, сделанная ради забавы начальника геологической партии, ворам оказалась не нужна.

Зато пригодится черному археологу!

Резкий удар пистолетной рукоятью расколошматил стекло. Я бережно достал с витрины свитер, отряхнул осколки.

– Зачем он тебе? – с недоумением спросил Слава.

– Носить буду, холодно ночью в тайге, – я скинул куртку и облачился в мамонтовый свитер. Он доставал мне до середины бедра и был тяжелый, как кольчуга. Куртка, надетая поверх, будто заковала меня в латы. – А что? Полезная вещь! Хоть не зря съездили.

– Ништяк, прибарахлился, – сказал Слава. – Теперь давай-ка валить отсюда, пока нас зимогоры не выщемили.

– Правильно, Вадик нас заждался.

Мы просквозили через разгромленный музей. Напоследок окинув его взглядом, я заметил, что, помимо эвенкской одежды, пропала пальма и боевой лук со стрелами. Вероятно, кому-то из мародеров понравились. Впрочем, какое мне дело до причуд устьмарьских крадунов!

С такими мыслями я выскочил на крыльцо и нос к носу столкнулся с серым человеком. Я сначала его не узнал в гражданской одежде, лишь по нездорово серому лицу, навеки заклейменному зоной, определил шныря, постоянно клянчившего у нас сигареты. Только поэтому и не выстрелил, хотя рука машинально рванулась вверх и палец потянул спусковой крючок. Серый отпрянул – срез ствола чиркнул его по носу.

– Так это вы… а я думаю, кто приехал? – зачастил шнырь. – Слава, вы из Усть-Марьи собираетесь сдернуть? Возьмите меня с собой. Куда угодно, а? Я в кузове притырюсь и мешать не буду.

– Сейчас бы я тебя завалил, – выдохнул я, опуская ПМ. – Тебе сказочно повезло, что я не дотянул спуск.

– Возьмешь меня, Слава? – шнырь проигнорировал мое откровение.

– Тебе же только что объяснили, что ты чудом жив остался, – разъяснил афганец. – Ты нам на хрен не нужен, братэлла. У тебя сегодня, считай, второй день рожденья. Иди, празднуй.

– Ты че, командир, какой на фуй праздник! Видал, че творится? Тут зомби в кровавом угаре по улицам шастают и рвут всех подряд.

– Не всех, – сказал я. – Это зомби с понятиями. Они только ментовских валят по старой памяти да по указу Феликса Романовича. Тебя если не тронули, то и дальше не тронут, не ссы.

Имя Проскурина произвело на шныря сильное впечатление. Он оглянулся, словно боялся, что нас подслушивают.

– А вы слышали, что хозяина… – серый выдержал драматическую паузу.