Гоша потоптался у запертой калитки, поглядел на завешенные окна и медленно побрёл обратно…
— Неужто так и написано, что, мол, не заходите и не мешайте? — удивилась баба Варя. — Кто бы подумал! Такой человек вежливый, обходительный… Ну, что ж, нельзя так нельзя.
Прошло ещё несколько дней. Роща над помойкой так поднялась, что отдельные хвощи-каламиты торчали выше крыши, как буро-зелёные минареты. В первые дни после газетного сообщения к даче Тулумбасова непрерывно шли посетители. С утра до ночи перед запертой калиткой торчали любопытные. Иные влезали на берёзу, росшую у забора, и с вершины громко передавали свои впечатления. Тулумбасов принимал только учёных, ведущих вместе с ним наблюдения над ожившими древностями. Гоша видел его очень редко. Никодим Эрастович выходил в свой «заповедник» только поздно вечером. Он осунулся, побледнел и казался опечаленным. Иногда Гоша замечал, что профессор шарит в траве около дома, что-то ищет, осматривает лиловые головки чертополоха, жёлтые корзинки цикория…
НАСТУПИЛ ИЮЛЬ. Каждый день Гоша бегал купаться на озеро. Встреча с удивительной игрушкой поблекла в его памяти. К тому же у него появились друзья, а с ними было интереснее, чем сидеть и смотреть издали на рощу Тулумбасова… И вдруг Гоша опять встретил кузнечика!
На этот раз не было никаких сомнений — это был не заводной механизм, а живое насекомое. Но как же оно изменилось за месяц! Кузнечик вырос настолько, что казался чудесным красным мотоциклом, медленно идущим по дороге.
Гоша смотрел на его зелёную (чем-то напоминающую лошадиную) голову, на длинные чёрные усы, откинутые назад, на шесть ног «коленками назад», как поётся в песенке, на пульсирующее жёлтое брюхо, на вытянутые вдоль спины двухметровые красные крылья.
Кузнечик неуклюже ковылял по обочине дороги, обгладывая головки белой кашки. Гоша был от него в трёх шагах, но не боялся: круглые глаза насекомого смотрели спокойно, почти добродушно, как глаза верного старого пса.
Гоша достал из кармана пакет с бутербродами (бабушка не отпускала его на озеро без завтрака) и, отломив кусок булки, протянул его кузнечику:
— Кузя, Кузя, на, на!
Насекомое остановилось, будто прислушиваясь. Мальчик бросил на землю горсть крошек и отошёл в сторону. Кузнечик, быстро перебирая высокими лапами, подошёл и остановился над кусочком булки. Зелёная, похожая на лошадиную, голова пригнулась к земле — кузнечик съел предложенное угощение и уронил изо рта каплю бурой жидкости.
— Понравилось? Слюнки потекли? — повеселел Гоша, подбрасывая под ноги Кузе новые куски. Кузнечик ел и ел, а мальчик подходил к нему всё ближе и ближе. Но только он протянул ладонь, чтобы погладить отливающее рыжим глянцем седло на спине кузнечика, как с громким треском развернулись все четыре крыла, и Кузя, подпрыгнув, полетел по широкой дуге куда-то за сады и огороды.
На другой день, захватив с собой несколько кусков хлеба, Гоша пришёл на то же место.
Кузи не было. Мальчик поглядел на пустую дорогу и позвал негромко:
— Кузя, Кузя!
И вдруг с вершины старой берёзы, треща крыльями, взлетел кузнечик. Он очертил, снижаясь, полукруг, и сел на дорогу рядом с Гошей.
— Кузя, Кузя, — ласково повторял мальчик, кроша на ладони хлеб.
Кузнечик поднял чёрные усы и уставил на него смешные, глуповато-добродушные, круглые, как пуговицы, глаза.
На этот раз Кузя позволил Гоше тихонько погладить себя по красно-бурым крыльям.
У кузнечика был необыкновенный аппетит. «Волчий», — подумал мальчик. Он скормил ему весь хлеб, а Кузе всё было мало. И когда Гоша собрался уходить, насекомое заковыляло за ним вслед, как собачонка.
— Кузька, ты дурак, — сказал Гоша, — что я с тобой буду делать у бабы Вари? Ты же в собачью будку не влезешь. Да и напугаешь бабушку.